Было у отца три сына. Два умных, третий дурак. Вот я третий — дурак-то — и вышел. Но, может, ему просто не сказали про Гуль?

— У меня сестра есть. Ей восемь лет. Вы нас обоих заберете?

Не знаю, зачем я это спросил. Я ведь уже понял, что не будет он с нами жить в нашем доме. У него там жена и дети, зачем им всем сюда переселяться? А я, тем более — один, вовсе не планировал уезжать из нашего города.

Алексашин как это услышал — сразу глазами заморгал и фотографии свои начал быстро-быстро со стола собирать.

И говорит:

— Ты только пойми меня правильно, э-э-э-э… сынок… Это ведь совсем другое дело, да? У нее, наверное, свои какие-то родственники есть? Твоя сестренка может в гости нам приезжать. Когда вы подрастете. А пока и звонить можно будет, и письма писать, да?

Да, Дурак я. Ремонт, ремонт…

Елена Игоревна со мной отдельно разговаривала.

— Не надо на меня так смотреть. Паша, я тебе не враг. И советов, как тебе поступить, давать не буду. Скажу только, что подумать еще раз — не помешает. Насильно никто в Красноярск тебя не отправит: ты уже большой, тринадцать лет, и по закону твое согласие нужно. И еще скажу, что для тебя это шанс построить жизнь по-другому. Сейчас вас обоих ждет детдом, а там хотя бы у тебя будет нормальная семья. Стоит ли тонуть обоим, подумай? Просто — подумай еще раз. Чтобы потом не пожалеть о поспешно принятом решении.

Я сидел и думал насчет «тонуть». Вот я уезжаю в Красноярск, и на следующее лето мы на море. Все Алексашины и я. И вот в аквапарке я с ними развлекаюсь — скатываюсь с большой красной горки вслед за этими моими младшими братьями.

Я-то плавать умею. А Гуль не умеет. Обычно летом на реке мы с ней просто плескались у берега, я быстренько сплаваю туда-сюда, а потом пасу Гуль. Она визжит и брызгается. А прошлым летом Гуль научилась прыгать в воду с моих плеч. Только ее сразу надо вытаскивать, потому что если не подстраховать — может воды наглотаться. И я подумал: опять ведь не научил ее плавать! Это лето, считай, прошло впустую, но следующим летом…

Однажды зимой Кира позвала меня на каток. А в тот день Гуль со своим классом ходила в кукольный театр, мама была занята, у бабушки подскочило давление, и мне надо было встретить сестру у театра и привезти домой. Я так Кире все и объяснил, а она недовольным голосом сказала, что я слишком много нянчусь с сестрой. И что я для Гуль как будто сразу и мама, и папа. И что надо когда-то жить и своей жизнью тоже…

Потом я ехал с Гуль в троллейбусе, и она пыталась мне рассказать про кота из сказки, про то, какой у него был хвост и сапоги, как страшный людоед превращался в мышь:

— И в зале стало темно-темно, и все испугались, а я не испугалась, я догадалась, что сейчас он будет превращаться!

А я на нее прикрикнул, чтоб замолчала. Мне, мол, это все неинтересно, и вообще я устал… Я был злой, потому что мне на каток хотелось, а не про дурацкий кукольный спектакль слушать. Гуль тогда обиженно засопела, но все равно не отстала:

— Мне же совсем немножко осталось! В общем, людоеда в темноте унесли, а вместо него принесли мышь — я сама видела. И кот эту мышь съел. А не людоеда!

Интересно, что сказала бы Кира сейчас? Опять бы повторила, что у меня нет никакой своей жизни? Заявила бы, что нельзя так глупо портить свое будущее? А ведь я могу ей позвонить и послушать, что она скажет: Алексашин, уезжая, положил мне на телефон кучу денег… Он положил эти деньги, чтоб я звонил ему в Красноярск — когда захочу. Ему пока что я не хочу, но Кире — очень хочется. Я по ней соскучился. Только лучше отложу звонок на потом, чтоб никто не мешал.

Паша часто про меня говорит: «Память девичья!» И раньше говорил: когда, например, я не могла вспомнить, что нам задали на дом. Но тогда можно было позвонить Мише и узнать: по математике задачки и примеры на странице сорок шесть, по чтению — страница тридцать восемь.

А теперь я уже который день пытаюсь вспомнить Мишин телефон, и никак не вспоминается. Последний раз я звонила ему еще в мае. Ну и почему у меня «девичья память»? Сами подумайте, может ведь человек за три месяца забыть номер телефона! И вообще мне его помнить было не надо: он был у меня в блокнотике записан. Этот блокнотик мне как раз сам Миша и подарил — на Новый год. А я ему тогда подарила чернильную ручку с драконами. Нас в школе заставляют писать чернилами, говорят, что так меньше устает рука и красивее почерк.

Зачем человеку красивый почерк, непонятно: все равно уже есть компьютеры. Правда, у Паши почерк очень красивый — но только когда он сам этого хочет. А когда не хочет, то у него почерк прочитать невозможно. Я однажды нашла у Паши толстый ежедневник, в котором он писал дневник. Не тот дневник, который в школе, а про свои мысли и дела. Я туда заглянула и ничего не поняла: так мелко и неразборчиво было написано.

Ну да, я знаю, что чужие дневники и письма читать нехорошо, только я ведь и не разобрала ничего. Листала его, листала, все искала, чтобы хоть чего-нибудь понять. Разобрала только кое-где «Кира». Это девочка, которую Паша любит. Я-то знаю, что он ее любит, но Паша не сознается. Однажды я его спросила прямо в лоб, а он меня балдой обозвал. Нет, не просто балдой, а любопытной балдой. Почему-то когда речь заходит о его Кире, Паша становится ужас каким грубым. Вот не знаю: это признак настоящей любви или наоборот? В общем, он там писал о своей Кире, но ничего больше, кроме имени, я разобрать не сумела. И вдруг, где-то уже в середине ежедневника этого, вижу — на одной странице так крупно посередине написано, прямо печатными буквами. Я обрадовалась, что сейчас-то точно прочитаю.

А там оказалось написано: «Гуль, ты свинка, не смей читать мой дневник, немедленно положи его на место, а то я тебе уши оборву!»

Вот какой умный у меня брат: заранее знал, что я могу сунуть нос в его дневник. Только грубый очень. Сам он свин!

Паша пишет шариковой ручкой, а нас заставляют писать чернильными. И у всех чернильные ручки одинаковые, черные с серебряными колпачками. Такие всем родительский комитет купил. Потеряешь свою — а у Софьи Тимофеевны в шкафу еще десять запасных лежат, точно таких же. У нас на первой парте сидят Егор и Лиза. Лиза свою ручку все время грызет — прямо весь колпачок у нее во вмятинах от зубов. И Егор тоже грызет, но Лиза просто так, а Егор только на математике. Вот однажды они свои ручки перепутали и долго разбирались, где чьи отпечатки зубов. Как сыщики. Правда, смешно?

Я хотела, чтобы у Миши была не как у всех, а особенная ручка, и подарила ему на Новый год синюю, с китайскими драконами. Такую ручку ни с чьей не спутаешь. И Миша ее берег, не терял.

А блокнотик, который мне в ответ подарил Миша, был с мягкой обложкой, красный, и на нем на каждой страничке в уголке нарисована какая-либо зверушка: то белочка, то зайчик, то бурундучок. Я даже попыталась в нем вести дневник, как мой брат, но мне еще трудно писать много — я не очень хорошо пишу. А в короткую запись все мои дела не поместятся.