кролик

4

Перекоординация слуховых центров не получилась. Девятая симфония не заглушила трепака. Заметили. И эта обезьяна тоже читала Вольтера. Он умер за 15 лет до революции. Его звали Микромегас. Подходящее имя.

20 томов не произведут революции, можно опасаться только маленьких брошюр. Кроткая бунтует. Деньги мои, и я имею право смотреть на жизнь моими глазами. За этим столиком – да. Удивительно, как сказывается.

Ведь никто же об этом не говорит в лоб. Детям он никогда не читал из своего. Это был зверь в припадке. С умным человеком и поговорить любопытно. А он всем говорит эту фразу. На общих основаниях с трихомониазом. А судьба у всех пародистов одинаковая. Кто ж их любит при жизни? Стал мазать зеленой краской и испортил рисунок. Зарисовал картину. На белом фоне коричневые деревья так и надо было оставить. Он обиделся и больше не притрагивался. Сальватор Дали, тот хоть откровенный шарлатан. А этот маскируется под великого художника. Все дело в папиросной бумаге. Профессор Фердыщенко[97]– текстолог, и у него свои тайные радости: утаил, искалечил, сделал похожим на себя.

И Достоевский в его издании ничем не отличается от него, от профессора Фердыщенко. За борт. И за борт ее бросает в набежавшую волну. А он был поэт. В душе.

Как всякий разбойник. Не стая воронов слеталась.

О значении кокаина для остроумия и глубины исследования он тоже оставил замечания[98], но они разбросаны по письмам. Острая боль пронзает все тело. Как хорошо было бы потерять сознание: тогда не будет боли. Вот начало нового мира. Неужели и жизнь отшумела, отшумела, как платье твое?[99]

кролик

5

ТРАВА

Ураган, Орфик, Ветер и Одуванчик поменялись местами. Галактика уносилась вдаль. Винни-Пух жил своей жизнью. Счастливчик Джим от недели до недели. Чтоб собаки дрогнули. Ловец во ржи гнал самогон. А ты не ржи. Монополист закрыл монопольку. Потребители перешли на самогон. Такой рачитель. Блюдун собственной безопасности. Бурные дни и бессонные ночи: М. Чемодан строчил ответ. Кролик сказал: а для собак мы волки. Тише воды, ниже травы. Мы мелкая сошка, и нами занимается мелкая сошка. Нет, она не такая. Она сидела на одной корточке, а он встал на две четвереньки. Вот и мы так же идиоматично говорим по-английски. Окруженцы были взволнованы. Роман сейчас в 4-м круге. Там уже сделали выводы. Опять две П. Я не хочу быть Авиловой при Чехове. А вы не давайте оснований так о вас думать. А вам не приходило в голову ЧТО? А мы только тем и занимаемся. Вот если бы он сказал, что это линия Достоевского и Андрея Белого. Как раз тот самый случай.

Он сказал про раннего Олешу и дневники Андрея Белого. Толку из того чуть. Чего ж она такая дура. А еще Авилова. Она дала понять. Опять про окружение. Адольф Маркс, конечно. И Лесков и Достоевский в его издании. Первый танк. Автоматы, овчарки – это сила против голого человека. Материал собирают самым дешевым способом. Но дело открыто. Запрещенные книги читают. Надо знать эту соседку. Перепер он нам Шекспира на язык родных осин[100].

кролик

6

Не так уж много там нового, зато много такого, что надо выбросить. Дворник тоже говорит: запрещенные книги пишет. Так загадочно хочется спать. Чужою кровью искупили чужую пролитую кровь. Стр. 41, «Неудавшийся Зощенко» Ник. Оскомина. Было решение. Дано указание. Ему поручили охоту начать. Фразовое ударение на «вашими». Тот листок встает как живой. Там важно было совсем другое. Эмоции отталкивания,

когда лента еще не прокрутилась. Тебе это понятно, ну и будь доволен.

Нет, ты сначала сам разберись, а потом другим заморачивай голову. Почему когда я читаю по-немецки, мне все понятно? А как увидеть своими глазами Метагалактику? А как увидеть своими глазами царицу Савскую?

А как увидеть то, что ты когда-то сам увидел, но чего уже нет и никогда не будет, а у тебя стоит перед глазами? Выигрывает ли теория от краткости изложения?

20 раз повторяется одно и то же. Интонация – это тайна автора. Нам до этого никакого дела. В чтении глазами, которое считаю я варварством, /АБ, КМП 16/[101]ибо художественное чтение есть внутреннее произношение и прежде всего интонация, в чтении глазами я – бессмысленен; но и читатель, летящий глазом по строке, не по дороге мне. Одно ясно. Тут нужно решить самому.

И сделать из этого решения все выводы. Если бы кому-нибудь от этого было легче. На уровне кухни коммунальной квартиры. Ma che sciagure d’essere senza cogl[102]. Это было сказано соседкой в милиции в порядке доноса. А без контекста не звучит. У нее свое понятие о запрещенных книгах. Испытанием мы называем то, что испытали из того, что не хотели испытать. А если хотели? Тогда это приключение. А он не страдалец, а авантюрист, хотя бы и самой чистой марки. Adieu, canals, canards, canailles![103]Слишком явная установка уесть. Но он иначе не может.

аккумуляторы

НЕ ТОРОПИТЕСЬ РАЗРЯДИТЬ СВОИ АККУМУЛЯТОРЫ

На него никогда нельзя смотреть, когда он освещен солнцем. Ты же видишь температуру спирта, а не воздуха. Как раз когда требуется особое усилие. Как раз в тот самый момент. Он понимал, о мрачный гений, тот макабрический фантаст. Почему отказывали американские издатели?[104]Видимо, только из-за того что англосаксы под Большим Братом, они этого допустить не могут. Это тоже табу. Значит, вместо одного инвалида будет два инвалида. Вот все, что я могу сказать. Дуреет с каждым днем. С каждым годом тем более. Ах Толя, Толя, ты ли, ты ли? Не торопитесь разрядить свои аккумуляторы. Томилино, Красково, Малаховка. Снегири, еще что-то и Истра. Снегири значит приготовиться.

Кругом его обожают: дома его обожают, на работе его обожают, в КГБ его обожают. А наши органы работают, как ваши органы. Не знаю, как у вас, а у меня еще действуют. Последний приют, как и политическое убежище, за пределами школы плавания. Просто надо иметь в виду и все. Вместе с именами? Нет, вместе с прозрачными намеками. Я ее любил когда-то. Последователь больше не будет последовать. Прихлебатель больше не будет прихлебывать. Последний приют – без да-ты! Я вас любил когда-то. Когда играет шутовская сторона, мне хочется скрестить руки и застыть изваянием. Да вот беда: не пишут эти господа[105]. И не читают, что еще хуже.