Себастьян вступил в связь с пучеглазой блондинкой, пока я лежала в больнице, где мне удаляли три зуба мудрости. Он не придумал ничего лучше, чем исповедоваться мне на следующий день после операции. Я рыдала три ночи и опухла от слез, как будто распухших щек было недостаточно. Я выглядела, как бычья лягушка перед тем, как лопнуть.

Я простила Себастьяна. К сожалению, в этом не было необходимости, потому что он уже сделал выбор в пользу пучеглазой. Правда, этот выбор я по сей дня не могу ни одобрить, ни просто понять.

Так же ушла и моя большая, большая любовь. Бен Коппенрат – наследник династии книготорговцев из Кёльна, где я семестра три изучала германистику, – изменил мне с моей тогдашней соседкой по комнате. Непостижимо, но она была куда толще и ничуть не красивее меня.

До сих пор не знаю, что легче выдержать: когда твой любимый, изменяя тебе, проявляет хороший вкус или плохой.

У меня лично меньше проблем, когда после его измены я могу немного похвастать. Мало чести той из нас, которая любит мужчину, чью новую возлюбленную стыдно показать друзьям. Но, с другой стороны, плохо и то, когда все, кто тебя утешал, остолбенело изумляются, почему этот тип вдруг вернулся к тебе, после того как уходил к такой потрясающей бабе.

В оправдание Бена я могла бы сказать только одно: в момент преступления он был в стельку пьян. И с умным видом еще раз процитировать моего старого приятеля Гёте: «И с этим пойлом в брюхе увидишь Елену в любой старухе».[48]

После двух графинов Сангрии из моей соседки Уты получилась Елена Прекрасная, а из нашей квартирки – место преступления.

Интересно, что мужчины охотно оправдывают свою неверность биологической необходимостью. Напротив, верность они считают сверхъестественным подвигом самообуздания, за который им полагается признание и похвала. Так же, как за почищенную ванну.

«Ходить налево – все равно что заниматься онанизмом», – говаривал даже Говард Карпендэйл, мнение которого по другим вопросам я очень высоко ценю.

Чтобы у вас не сложилось неверное впечатление: на его концерт в Берлинском Конгресс-центре я попала совершенно не по своей воле. Филипп оказал Говарду кое-какие юридические услуги и получил два входных билета. Я посчитала невежливым не воспользоваться ими.

Первые две песни оставили меня абсолютно безучастной. Поглядывая на Филиппа фон Бюлова, я видела, как он демонстративно смотрит на часы, чтобы показать, что дистанцирует себя от происходящего на сцене. Через полчаса я услышала, как хлопаю в ладоши и необычайно громким голосом кричу: «Хови! Хови!» Через час я вынуждена была попросить у сидевшей рядом дамы бумажный платок. Во время любовной песни что-то попало мне в глаз.

В перерыве я купила брелок для ключей с Карпендэйлом, и кофейник с Карпендэйлом, и какую-то светящуюся штучку в форме сердечка, которой я размахивала во втором отделении на каждой медленной песне.

Во время финального поппури я больше вообще не могла усидеть на месте.

«Твои следы на песке – дверь в дверь с Алисой – Ночью, когда все спят – Hello again – Кому после меня ты расскажешь о твоих снах».

Почему-то большинство текстов я знала наизусть. Я проталкивалась к сцене, чтобы, по возможности, быть ближе к творцу. Хотя это было необязательно, потому что Филиппа, само собой разумеется, пригласили на вечеринку после шоу. Естественно, в присутствии исполнителя. Но я такая. Когда меня охватывает восторг, я не прячу свои чувства. Кроме того, я чувствовала, что огромная толпа вокруг меня поддерживает и так же увлечена, как я. Когда все восхищены, я тоже. Когда все грустят, я тоже. Послали бы меня на похороны совершенно незнакомого человека, я бы горько плакала, если бы у всех вокруг текли слезы. По сути – тот же феномен, что на пароме в Англию. Блюет один, блюют все.

Говард по сцене подошел ко мне довольно близко и – могу поклясться – долгие секунды смотрел только на меня.

Возможно, на семинарах для суперзвезд и для ведущих политиков их этому учат: «Как смотреть в толпу, чтобы каждый верил, что ты смотришь только на него?»

Две женщины – справа и слева от меня – истерически вопили: «Ховииии!» Глупые козы. Как будто они кому-то нужны! Я повернулась и посмотрела на воющую толпу. Все подпевали, обнимались, размахивали руками. Я представила себе, как стою на сцене в свете прожекторов, а они все взывают ко мне: «Куколка! Куколка!»

Да, я была бы хороша на сцене.

Тысячи людей раскачивались вправо, влево, вправо, влево. Как волнующееся море. Я тотчас обнаружила Филиппа. Единственный во всем зале, кто не двигался и стоял, скрестив на груди руки, – как учитель, дежурящий на перемене и присматривающий за учениками.

Я уверена, что господин Карпендэйл со своей теорией онанизма выразил сокровенные мысли множества мужчин. Странно, но женщины не столь беспечно относятся к этому способу самоудовлетворения живых объектов. Для женщин это всегда имеет определенное значение.

Ну, не знаю. Я читала, что в среднем женщины чаще обманывают своих мужей, чем те – жен. Это меня несколько обидело, потому что, по-видимому, меня эта тенденция не затронула. Я храню верность не из принципа, а скорее, из застенчивости – правда, результат в конце концов тот же самый.

Ну, ладно, я обманывала Хонку. Некоторых других тоже, но то было сто лет назад. Тогда я была еще юной, без признаков целлюлита и, надо добавить, менее взыскательной.

Я любила спать с мужчинами, которые были мне симпатичны. С такими, о которых можно думать хотя бы полчаса, что в принципе могла бы в них влюбиться. Но мне не часто попадаются мужчины, достойные моей влюбленности. Как и такие, относительно которых я при желании могла бы себе это внушить. И если встречаю такого, то спешу поскорее пойти на попятный, потому что не хочу, чтобы он думал, будто я нахожу его достойным любви.

Так что выходит, я храню верность, вовсе того не желая. Даже скучно. Нужно было попытаться изменить такое положение вещей. Научиться вести себя, как мужчина, – то есть как женщина без эмоций, к тому же с плохим характером. Обмануть, попользоваться и – бай-бай.

Теперь для измены, увы, слишком поздно. Я снова одинока. Но было бы смешно не найти никого, кем можно попользоваться.

Конечно, он не рассказал Ибо правды о том, что произошло на самом деле. Возможно, он и сам думает, что я устроила это помпезное шоу из-за неприятного вечера в Парижском баре. Он понятия ни о чем не имеет – а значит, не мучится угрызениями совести. Он не знает, что я все знаю. Он не знает, что я прослушала сообщение на его телефоне, а потом удалила его. Теоретически он знает, что у меня есть причина уйти от него, но не знает, что мне эта причина известна.

Узнает ли когда-нибудь? Только не от меня. Пусть всю жизнь спрашивает себя, что же произошло тем судьбоносным ранним утром.

Пусть себе верит, что я рассталась с ним, так и не узнав, что же за повод он мне предоставил. Пускай думает, что я просто его разлюбила. Да, это добавит мне плюсов. Куколка Штурм уходит, потому что хочет уйти. А не потому, что должна. Я победительница – хотя все потеряла. Но это Филиппу фон Бюлову знать необязательно. Я буду молчать, хотя это мне и не свойственно.