«Это что ж за сука нам колеса проколола?!» – мысленно застонал он и принялся бегать вокруг автомобиля, размахивая руками и хватаясь за голову, как будто от его беготни шины могли снова надуться.

Поняв бесплодность своих жестикуляций, он побежал искать дом Серафимы. По дороге встретил Тимофея – тот возился около радиоточки.

– О! – обрадовался Тимофей. – А я думал, куда вы делись. А я с утра с радио вожусь. Видать, на немецкую волну попал. Мощная зараза оказалась. Все мне прям перешибает.

– Слушай, Тимофей, у нас все четыре колеса проткнула какая-то сволочь. Ты бы смог починить?

Тимофей почесал темя.

– Можно. Только время займет.

– Сколько?

– Надо смотреть. Если порезали, хреново, а если просто прокололи, можно попробовать залатать.

– Тогда я тебя умоляю, займись машиной. Нам в Минск кровь из носу надо.

– Надо так надо, – пожал плечами Тимофей и с грустью глянул на «тюльпан», из которого по-прежнему доносилась немецкая музыка. – Зараза, – добавил он после паузы.

Оставив Тимофея, Фролов рванул дальше, но по мере приближения к дому Серафимы стал сбавлять темп, ибо приходилось смириться с простым фактом – покуда нет машины и торопиться некуда. Однако поскольку он все-таки уже находился на полпути, решил дойти до конца.

Забежал во двор и постучал в дверь. Безрезультатно. Обошел дом со стороны и забарабанил пальцами в стекло. Через минуту окно распахнулось, и появилась сонная и крайне недовольная физиономия Никитина.

– Че случилось? – просипел он.

– Кроме того, что какая-то сволочь проколола нам шины и идет война, ничего особенного. Отдыхай дальше.

– Кто проколол? – спросил Никитин, опустив тему войны как малоинтересную.

– А я знаю?! Может, ты и проколол с пьяных глаз. Чтоб с Серафимой подольше побыть.

Никитин растерялся – версия и вправду выходила складная, не поспоришь. Но Фролов пожалел оператора.

– Ладно, извини, Федор. Это я переборщил. Главное, что мы застряли. Понимаешь? Немцы наступают, а мы застряли.

– А это точно?

– Что мы застряли или что немцы наступают?

– Про немцев.

– Да кто ж знает. Других-то версий нет.

– Погоди, я щас.

Никитин исчез и через некоторое время выскочил на крыльцо, застегивая на ходу брюки. В руках у него были ботинки с торчащими из них носками.

– Ну, рассказывай, – сказал он, садясь на ступеньки.

– А что тут расскажешь? Я и так рассказал больше, чем знаю. Тебе мало, что ли? Слышишь, как грохочет?

– Да слышу, не глухой. Ночью самолеты летали. А Клим каких-то военных встретил. Они немцев искали.

– Немцев, – хмыкнул Фролов. – Да это не немцев. Это нас. Забыл, что ли?

Из двери высунулось сонное лицо Серафимы.

– Что случилось, Федь?

– Иди, иди, – замахал руками Никитин. – Видишь, я занят.

– Занят он! – фыркнула в своей привычной манере Серафима. – Прям совещание у него! Военный совет! Собрание!

– Да, собрание! – разозлился оператор и надавил рукой на дверь, тесня Серафиму обратно в дом.

Фролов был уверен, что Серафима возмутится, поставит ногу или вообще пошлет Федора к черту, однако она покорно позволила Никитину вдавить себя внутрь и ничего не сказала.

«Загадочные существа, женщины, – подумал Фролов. – Поди пойми их… Еще вчера она бы его за такое обращение на месте убила скалкой. А прошла одна ночь, она подарила ему себя и уже как будто не вольна распоряжаться собой. Как будто, отдавшись один раз, уже признала власть над собой. Словно ей стыдно или просто невозможно возразить мужчине после интимной близости. Словно она – жертва какого-то шантажа. И мужчина, зная об этой особенности женского поведения, сразу начинает слегка наглеть, если не сказать, хаметь».

– Что-то не пойму, когда мы успели немцами-то стать, – нахмурился Никитин, разобравшись с Серафимой и принявшись за носки.

– У тебя что, память отшибло?! Да все из-за радио этого. Михась наболтал, видать, с три короба. Что мы приехали радио немецкое ставить, ну и все такое. Ты ж слышал.

– А Клим?

– Что Клим?

– А Клим что наболтал?

– Этого я, извини, не знаю.

– А Тимофей? Он же тоже радио ставил. И вообще это его радио.

– Ну, Тимофей местный. С чего он будет, по их мнению, на немецком радио слушать? А тут мы, с машиной, рюкзаками, кино снимаем… Подозрительно. В общем, так. Я Тимофея к машине послал – может, залатает шины.

– А если нет?

– А если нет, то мы, Федор, пойдем в церковь.

– Зачем это? – удивился Никитин.

– Свечки ставить и молиться, чтоб живыми отсюда выбраться.

– Я б рад, да только церковь-то внутри пустая – голые стены.

– Молиться можно и в пустой. А ты, кстати, откуда знаешь?

– А я там был вчера. Гаврила водил.

– А я где был?

– А ты спал.

– Вечно я сплю, – удивился Фролов. – Жизнь проходит, а я сплю.

В этот момент где-то раздалось странное нарастающее стрекотанье. Фролов с Никитиным испуганно вытянули шеи и увидели, как за забором медленно проехал черный мотоцикл с коляской. Следом прошли немецкие солдаты. Они брели неторопливо, словно экономя силы. Негромко о чем-то переговаривались, то и дело поправляя съехавшие набок пилотки и вытирая со лба пот.

– Поздно молиться, – тихо сказал Никитин.

– Наоборот, – ответил Фролов. – Самое время.

Командир стрелкового взвода 162-й пехотной дивизии лейтенант Ларс Фляйшауэр второй час сидел над картой и никак не мог взять в толк: по идее, они должны были бы сейчас находиться в районе населенного пункта под трудновыговариваемым названием «Колхоз «Ленинский». Вместо этого, проблуждав целый день в глухом лесу, они вышли к каким-то болотам. Вернувшаяся разведка доложила, что пройти через болота можно, и более того – этим путем явно шли отступавшие бойцы Красной армии (о том свидетельствовали свежие следы крови и протоптанные военными сапогами тропинки), но самое интересное, что впереди располагалась какая-то деревня. Она-то все и путала, ибо не была указана ни на одной из карт, имевшихся у лейтенанта. А ведь карты были точными, гораздо точнее советских, поскольку составлялись с немецкой тщательностью задолго до войны. Составлялись заброшенными на территорию СССР диверсантами и шпионами. Причем, как ни странно, их-то как раз советская власть совершенно игнорировала, зато ловила и сажала невинных советских граждан, в том числе и за шпионаж в пользу Германии. Об этом, впрочем, Фляйшауэр не мог знать, но если б и узнал, то вряд ли бы удивился. Тем более что в данный момент его больше волновало, как объяснить командиру пехотной роты обер-лейтенанту Ленцу, где они находятся. Тот и слышать не хотел ни о каких приблизительных координатах, требуя предельной точности. А услышав о неизвестной деревне, приказал немедленно выяснить название населенного пункта, занять его и стоять там, пока обходившие деревню с обеих сторон части танковой дивизии генерала Хайнца и остальные части роты не сомкнутся и продвижение заблудившегося взвода не станет возможным без риска быть уничтоженным. И хотя Фляйшауэру ужасно хотелось спросить, на кой черт вообще нужно было посылать его солдат в этом направлении без подкрепления, он сдержался и, сухо буркнув: «Jawohl!», повесил трубку рации.