Он оставил в покое триптих и зачем-то встал позади, упершись руками в спинку кресла. Я не видел его лица, но слышал голос – отчетливый и в то же время тихий. Он вводил меня в транс, нашептывая в ухо гипнотизирующие заклинания.

– В конце любого сна вам нужно проснуться. В обычном сне вы просыпаетесь сами, но здесь, – голос профессора затих, почти сошел на нет, – здесь все иначе.

– Что вы имеете в виду? – Я попробовал повернуться, но профессор остановил меня, обхватив мою голову и зафиксировав ее на подголовнике.

– Нет, не двигайтесь! Терминал уже работает.

– Как работает?

Я непроизвольно дернулся.

– Спокойно. Первое подключение всегда медленное. Это действительно как сон. Вы же хотите спать? Просто сидите. Расслабьтесь. У вас ведь так хорошо это получается.

Я кивнул – вернее, попытался кивнуть, но не смог даже пошевелиться. Голос профессора совсем затих. Я был уверен, что он бесшумно отдаляется, плавно отступает в другой конец комнаты.

– Вас, конечно, всегда можно разбудить, – говорил профессор, – но ведь лучше, когда просыпаешься сам, правда? Для этого обычно используют специальное слово. Вроде голосовой команды. Вам нужно придумать, произнести это слово и…

– И что это за слово? – пробормотал я; мне было уже тяжело говорить.

– Вам нужно выбрать самому. Это должно быть что-то личное, важное. Что-то такое, что имеет для вас особенное значение. Просто произнесите это слово, я введу его в интерфейс и… пожелаю вам спокойной ночи.

Голос профессора доносился издалека и казался искаженным, его загадочным образом преломляла сгущавшаяся в комнате темнота. Я чувствовал спокойную усталость, медленно проваливаясь во мрак невесомости, но это уже не пугало.

– Слово? – повторил я. – Любое слово?

– Да, – послышалось из темноты. – Только выбирайте быстрее.

Я понимал, что остается один последний вздох, одно последнее мгновение.

Слово.

Оно тут же высветилось передо мной. Ведь все было так очевидно и просто. И дрожащим от слабости голосом я произнес…

– Лидия!

Я выкрикнул ее имя в пустоту, пробудившись от пустого и черного сна.

Я лежал на затянутой пленкой кровати, в непроницаемой, похожей на контузию тишине. Не слышалось даже сдавленного шипения воздуховодов. Однако дышать было легко – я набрал полную грудь холодного искусственного воздуха, от которого кружилась голова.

Потом встал с кровати.

Где-то далеко, в плотно обступавшей темноте, тускло поблескивал красный огонек камеры наблюдения. Я приблизился к нему, и темнота сомкнулась – не было ни жесткой кровати, ни стен – только бледный, мерцающий светодиод над невидимой дверью, единственный ориентир.

Осторожно, боясь оступиться, сорваться во тьму, как канатоходец, я приблизился к горящему огоньку. Пол странно покачивался, и мне приходилось размахивать руками, чтобы удерживать равновесие, однако я не сдавался.

Когда до огонька оставалось пару шагов, я замер, упершись в невидимую преграду. Красный глаз безразлично смотрел поверх меня, умудрившись разглядеть что-то в глухой темноте. Я невольно обернулся, решив проследить за его электрическим взглядом, и в ту же секунду раздался короткий щелчок.

Камера отключилась.

Лида оделась так же, как в институт – в теплый свитер с высоким пушистым воротником, обтягивающие джинсы и сапожки с меховыми отворотами, изящные, но теплые не по сезону. Она поприветствовала меня уставшей улыбкой и замолчала. Я никак не мог ее разговорить.

– Что-то случилось? – спросил я.

Лида, казалось, едва могла меня узнать.

– Все в порядке. Просто устала.

Она остановилась и, закрыв глаза, подставила лицо холодному осеннему ветру.

– Если я засну во время сеанса, не забудь меня разбудить.

Мы опять шли молча. Лида держалась в стороне от меня. Ее сумочка покачивалась на плече, создавая преграду между нами.

– Наверное, это будет интересно, – сказал я, устав от молчания.

Лида зевнула, прикрыв кулачком рот.

– Жаль, что ты не нашел настоящий планетарий. Не верится, что во всем городе нет ни одного.

– Все закрыты, – сказал я.

Вечернее солнце терялось в нагромождении кубических домов. Исполинские экраны на крышах, по которым обычно показывали суматошные рекламные постановки, застилала темнота. Город задыхался в плотном настоявшемся воздухе. В ранних сумерках даже огни проезжающих машин, отсветы в окнах и вспышки цветных светофоров раздражали глаза, нарушая мертвенно-спокойный, монотонно серый ритм, которому подчинялись под закат городские улицы.

Но мне было неспокойно.

Я потер плечи – не от озноба, от волнения.

– Холодно как стало, – сказал я.

Порывистый ветер, который мгновенно поднимался и затихал, когда по путям над нами проносился очередной маглев, развевал длинные волосы Лиды.

– Да, – сказала она.

– Погоди! – спохватился я. – У тебя ведь на следующей неделе? Нейроинтерфейс?

– Ага.

– Волнуешься?

Я попытался заглянуть Лиде в глаза, но она шла, отвернувшись от меня. Происходящее на другой стороне улицы интересовало ее куда больше, чем я.

– Да нет. Чего волноваться? Обычная вводная, оценок не ставят. К тому же ты мне все рассказал.

– А я очень волновался, – сказал я.

– Я знаю, – сказала она.

Она впервые посмотрела на меня и улыбнулась.

Мы остановились у перекрестка, загорелся зеленый, и сдавленный электрический голос принялся талдычить как заведенный, разгоняя спокойный вечерний сумрак – «можете идти», «можете идти», «можете идти». Мне хотелось взять ее за руку, но мешала похожая на портфель сумка, и ветер, внезапно сменивший направление, и прохожие, которым мы не давали пройти.

– Идем? – спросила Лида, и тут погас светофор.

– У нас еще час, – сказал я.

– Никогда не была в этом звездном театре, – сказала она.

Мы стояли рядом у перекрестка, а я не решался коснуться ее руки. Я вдруг подумал: а ведь звезды – единственное, что нас объединяет. И технологический, куда поступают только те, кто хочет улететь с Земли. И «Патрокл», восходящий на высокую орбиту. И голограмма звездного неба, которую Лида всегда носила с собой.

В театре мы решили посидеть в забавном, похожем на музей космонавтики кафе, чтобы скоротать время перед началом сеанса. На стенах висели эффектные фотографии космоса, планеты, снятые с орбиты, яркие созвездия, как в карманной голограмме Лиды. В середине зала, на кубическом постаменте, лежал обломок метеорита – из никеля и железа, – похожий на маленький, изъеденный кавернами астероид, который, вопреки обычным распорядкам музеев, можно было трогать руками. Прежде чем сесть, Лида мягко положила на него ладонь – как бы слушая пульс, – и улыбнулась. Я заказал фирменные коктейли – со вкусом гвоздики и рома.