– Вот, княже, сейчас за тем мысом моё Приладожье, – молвил Ольг чуть осипшим голосом, – селение невеликое, не то что ваша Гардарика, но места у нас… да о чём речь, родина завсегда лепше любой заморской красы…

– Пути здесь торговые, наверное, купцы в селении твоём живут? – полюбопытствовал князь.

– Не все, и рыболовы есть, и охотники, и кузнецы, – взгляд Ольга потеплел, вспомнив дядьку Кряжа. – Лён наши растят, овец разводят. Ну и торговля, само собой, склады для товаров имеются, особенно пушнины, дядька Бажан её у вепсов да чуди за бусины глазчатые скупает, а в Булгарию и Хазарию за серебро продаёт… – очи кельта ещё более увлажнились. – Пристань есть, ремонт лодий какой-никакой производим… – Ольг не заметил, как ушёл в воспоминания, и уста его сами собой растянулись в улыбке.

– Весёлое что вспомнил? – спросил Рарог.

– Да поселение наше, считай, первое на пути из устья Волхова. Вот наш-то дядька Бажан всегда старается купцов, что со стороны озера Нево идут, окрутить, и речёт им, будто по случаю непредвиденному совсем по дешёвке продаст пушнину, а в Ладоге, мол, она на треть дороже. Кто верит, потом костерит его словами недобрыми, потому как часто оказывается, что в Ладоге пушнина дешевле. Сейчас придём, точно тебя обхаживать начнёт!

– Ну, ты ведь упредил, – засмеялся Рарог. – А твой отец, он чем занимается? Ты, помнится, говорил, что происходишь из волховского рода, он, верно, кельтский жрец, друид?

– Нет, он не пошёл по стезе жрецов. Отец многое умеет, но в последнее время ткачеством с матерью занялись, из шерсти, льна, конопли полотно делают, и рубахи шьют, и паруса. А ещё масло льняное да конопляное отжимают, иногда мы живицу сосновую собирали, коли добрый заказчик попадался… – глаза кельта опять блеснули, а голос дрогнул.

* * *

С ещё большим волнением Ольг ступил на родую пристань Приладожья, таким его князь не видел даже перед битвой. Его беловолосый соратник то и дело оглядывался по сторонам и даже, прикрывая очи, ловил воздух ноздрями. Они пошли вдвоём по улице к дому недавнего викинга, не дожидаясь, пока пристанет к причалу вторая лодья под началом Трувора. Ольг шёл скорой походкой, боясь, что его увидит кто-то из родичей тех приладожцев, которые ушли с ним на «Медведе».

* * *

Радости родителей не было предела, они бросились обнимать запропавшего сына. Мать утирала светлые слёзы, отец хлопал по плечам и груди возмужавшего наследника, исполняясь гордости за его крепкую стать.

– А что ж ты безбородый, али не растёт? – подначил отец гладко выбритого сына, но потом взглянул на Рарога и только качнул головой.

– Когда я был викингом Хвитрбартом, у меня была борода, – отвечал, смеясь, Ольг, – а у Рарога это не принято.

– Мы воины, – отвечал Рарог, – жертвуем свои волосы богу Перуну, и он покровительствует нам в битвах.

– А где же Ефанда? – спросил Ольг, когда прошли первые мгновения бурной встречи, раздачи подарков, знакомства с Рарогом, и последовало приглашение к столу.

– В лесу она, травы собирает, а когда будет – неведомо, может к вечеру, а может и через два дня, – ответил отец, муж крепкой стати с покатыми плечами и такими же, как у Ольга, бело-золотистыми волосами.

– Жаль, если не свидимся, – молвил Ольг, усаживаясь за крепкий дубовый стол в широкой горнице на знакомое место, – я ей подарок привёз…

– Ты, сыне, кликни народ-то к нам за стол, сколько поместится, столько и зови! В тесноте, как говорится, да не в обиде!

– Не переживай, дядька Дубрен, – обратился к нему Рарог, – мои воины уже заботятся о себе, костры разводят, кашу варят, припасов у нас хватает!

– Ну, с братом-то своим познакомишь, да с кормщиками? Давно мы таких именитых гостей не привечали, шутка ли, внуки самого Гостомысла пожаловали из-за моря Варяжского! – качал головой Дубрен. – Ну, рассказывайте, как течёт ваша жизнь заморская, – рёк он, когда несколько варяжских мореходов уселись за столом.

Мать, видимо, из местных словен, русоволосая, с голубыми, как лесные озёра, очами, хлебосольная и, по всему, мягкого характера, суетилась с угощениями.

– Да вы пробуйте-то всё, что на столе есть, уж прощения просим, не ждали ведь, потому и нет особых разносолов, мы люди простые, а тут сам Радогощ таких гостей послал, – переживала хозяйка за скромность стола. – Вот грибочки наши, рыбка свежая совсем, я у соседа взяла, у Глобы-то, – кивнула она сыну, – прямёхонько с лодки. Мы его конопляным жмыхом снабжаем для ловли, а он нам за это рыбу свежую к столу. Вот печёная, а это жаренная на нашем льняном масле. Скоро уж и дичь поспеет. Вы-то молодые да крепкие, вам добре есть надо, притом с дороги… – всё частила не помнящая себя от счастья мать Ольга.

«Наверное, дочь на мать похожа», – подумал Рарог, – небось, такая же говорливая да хлебосольная».

– Вы, молодёжь, перво-наперво сига нашего вяленого отведайте, такого больше нигде не встретите, да и прочая рыбка у нас другой вкус имеет, чем морская, вот и поровняйте с той, что вам в иных местах отведать приходилось, – степенно рёк широкоплечий хозяин дома. – Кто из вас женат, аль нет? – хитро глянул он на молодых воинов.

– Я жену имею и дочь, а что? – спросил Рарог.

– И я, – отозвался кормщик.

– Тогда вам вот это почаще есть надобно, – молвил, улыбаясь, отец Ольга, пододвигая к князю плошку с какими-то мелкими семенами. – Сейчас попробуйте чуток, а как назад отправитесь, так дадим с собой непременно, это семя конопляное жареное, оно тем, у кого жена есть, весьма полезно, – молвил, подмигнув, хозяин.

Едва он это вымолвил, как скрипнула входная дверь, и в горницу скорым бесшумным шагом вошла юная девица лет пятнадцати-шестнадцати. Босоногая, в льняном платье с мелкой вышивкой по кромке подола, на груди и оплечье, она оказалась совсем не схожей ни на русоволосую плотного сложения мать, ни на могучего отца. Тонкая, подвижная, беловолосая и зеленоглазая, она смерила гостей пытливым взглядом, остановившись на брате. Казалось, радость его возвращения смешалась с некой внутренней тревогой, которая остановила девушку на пороге и препятствовала открытому выражению чувств. Да ещё столько гостей… Обычно невозмутимый Ольг тоже заметно заволновался и поспешно принялся рыться в своей походной морской суме из тюленьей кожи. Затем, подойдя к сестре, вместо приветствия повесил ей на шею необычное ожерелье, свитое из тонких серебряных нитей. Концы его были разомкнуты и завершались головами полуптиц-полуженщин, глядящих в разные стороны.

– Я возвращаю тебе торквис, как обещал, – молвил Ольг, но сестра вряд ли слышала его слова. Она замерла, осторожно прикоснулась перстами к подарку, очи её были закрыты. Рарогу вдруг показалось, что по неподвижному стану девицы пробежала какая-то невидимая волна, а когда Ефанда, наконец, подняла ресницы, молодой варяг поразился свершившемуся преображению. Вместо озорных зелёных очей на него смотрели глубокие смарагдовые омуты, в которых не осталось ни озорства, ни детскости, напротив, будто сама мудрость безвременья глядела на князя, пронизывая его всего: нынешнего, прошлого и будущего. Сильный муж и опытный поединщик, он не мог ни отвести своих очей, ни противостоять неведомой силе. Когда Ефанда, наконец, отвела взгляд и, повернувшись к брату, спросила: «Где добыл?», Рарога «отпустило», но волна непривычной слабости ещё несколько раз прошла по телу.