Потом садилось солнце, светило Орикс в глаза — видимо, они шли на запад, решил Джимми, — и она очень устала.

Солнце спускалось все ниже, запели и закричали птицы, невидимые, скрытые меж ветвей и лиан: хриплое карканье, свист и четыре чистые ноты подряд, будто колокольчик. Эти птицы всегда пели на закате и на восходе, когда солнце вот-вот появится над горизонтом; сейчас их песни утешили Орикс. Знакомые песни, часть привычного мира. Она представила, что одна птица — та, у которой голос, как колокольчик, — это дух ее матери, который послан в теле птицы присматривать за Орикс, и дух говорил ей: Ты вернешься.

В деревне, сказала Орикс, некоторые люди умели отсылать свой дух еще до смерти. Все об этом знали. Любой мог научиться, старухи учили, и ты мог летать повсюду, видеть, что произойдет в будущем, передавать послания и являться людям во сне.

Птица пела и пела, а потом смолкла. Солнце резко село, стало темно. В ту ночь они спали в сарае. Наверное, там держали скот — так в сарае пахло. Писать пришлось в кустах, всем вместе, шеренгой, а один человек с винтовкой их стерег. Взрослые развели костер, сидели вокруг, болтали и смеялись, сарай наполнялся дымом, но Орикс было все равно, потому что она уснула. Джимми спросил, где они спали — на земле, в гамаках или на раскладушках, но Орикс ответила, что это не имеет значения. Брат был рядом с ней. Раньше он не обращал на нее внимания, но теперь ему хотелось быть поближе.

На следующее утро они снова шли и наконец пришли туда, где дядя Эн оставил машину — ее охраняли несколько человек. Маленькая деревня: меньше и грязнее той, где родилась Орикс. Женщины и дети смотрели на них из-за дверей, но не улыбались. Одна женщина начертила в воздухе знак, чтобы отогнать злых духов.

Дядя Эн проверил, не пропало ли что из машины, заплатил тем, кто ее охранял, и распорядился, чтобы дети залезли внутрь. Орикс раньше никогда не была в машинах, и ей не понравился запах. Не солнцекар, а на бензине, совсем не новая машина. Один охранник вел машину, дядя Эн сидел рядом с ним, а второй охранник и четверо детей ютились сзади. Дядя Эн был не в духе и приказал детям вопросов ему не задавать. Дорога ухабистая, в машине жарко. Орикс затошнило, она подумала, что сейчас ее вырвет, но потом задремала.

Наверное, они ехали очень долго: машина остановилась, когда опять стемнело. Дядя Эн и человек, который вел машину, зашли в приземистый дом — наверное, гостиница, — второй охранник улегся на переднем сиденье и вскоре захрапел. Дети спали сзади — как могли. Задние двери были заперты, и дети не могли выбраться, не потревожив человека на переднем сиденье, а они боялись его разбудить, потому что он мог подумать, будто они хотят убежать. Ночью кто-то описался. Орикс чувствовала запах, но это была не она. Утром их отвели за дом к выгребной яме. Большая свинья наблюдала за детьми, пока те сидели на корточках.

Еще несколько часов езды по ухабам, а потом они затормозили перед воротами. Дядя Эн сказал двум солдатам, что дети — его племянницы и племянник: их мать умерла, и он забрал детей с собой, они будут жить у него дома, с его семьей. Он снова улыбался.

— Много у вас племянников, как я погляжу, — ухмыльнулся солдат.

— Да уж, такова моя горькая судьба, — ответил дядя Эн.

— И их матери вдруг все взяли и умерли.

— Как ни прискорбно.

— Мы не уверены, что вам стоит верить, — сказал второй солдат, тоже ухмыляясь.

— Ладно, — сказал дядя Эн. Он вытащил Орикс из машины. — Как меня зовут? — спросил он, нависнув над ней улыбающимся лицом.

— Дядя Эн, — ответила она. Солдаты засмеялись, дядя Эн тоже. Потрепал Орикс по плечу и сказал ей, чтобы залезла в машину, пожал руки солдатам, сначала сунув руку в карман, и солдаты распахнули ворота. Когда машина тронулась, дядя Эн дал Орикс карамельку в форме лимона. Орикс немного ее пососала, а потом вынула изо рта и оставила на потом. Карманов у нее не было, поэтому она зажала конфету в липкой руке. Ночью грустная Орикс лизала собственную ладошку.

Дети по ночам плакали — потихоньку. Про себя. Они боялись: их неизвестно куда везут, их увозят из знакомой жизни. А еще, сказала Орикс, они лишились любви — если допустить, что любовь у них была. Зато у них появилась цена: они стали чужим доходом. Наверное, они это чувствовали — чувствовали, что чего-то стоят.

Разумеется (сказала Орикс), цена — не замена любви. Любовь нужна каждому ребенку, она каждому человеку нужна. Сама Орикс предпочла бы материнскую любовь — любовь, в которую по-прежнему верила, любовь, что птицей следовала за ней по джунглям, дабы Орикс не было страшно и одиноко. Но любовь — штука ненадежная, она появляется и исчезает, так что хорошо иметь цену: люди, которые хотят на тебе заработать, по крайней мере, будут тебя кормить и не станут бить слишком сильно. К тому же полно людей, у которых нет ни любви, ни цены, а одно из двух — лучше, чем ничего.

Город оказался хаосом: полно людей, машин, вони, рева и малопонятного языка. Дети были потрясены: будто их окунули в котел с кипятком — будто город причинял им физическую боль. Но у дяди Эн уже был опыт в таких делах: он обращался с детьми, точно с кошками, он дал им время привыкнуть. Он отвел их в комнатенку в трехэтажном доме, под самой крышей, с решетками на окне — можно смотреть, но невозможно выбраться, — а затем постепенно стал выводить на улицу, поначалу недалеко и всего на час. В комнате жили пять других детей, было тесно, однако нашлось место для матрасов — по одному на ребенка, и ночью весь пол был застелен матрасами, на которых они спали. Потрепанные и грязные матрасы пахли мочой, но первое, чему научились новенькие, — аккуратно сворачивать матрасы по утрам.

От других, более опытных детей они многое узнали. Во-первых, дядя Эн всегда за ними следит, даже если кажется, будто их оставили в городе совсем одних. Дядя Эн всегда знает, где они: подносит к уху свои блестящие часы, и они ему рассказывают, потому что в них живет тоненький голосок, который знает всё. Это хорошо: значит, кроме дяди Эн, их никто не обидит. С другой стороны, дядя Эн узнает, если ты плохо работаешь, или пытаешься сбежать, или оставить себе туристские деньги. Тогда тебя накажут. Помощники дяди Эн тебя побьют, и у тебя будут синяки. А еще они прижигают сигаретами. Некоторые дети говорили, что их уже наказывали, и очень гордились: у них были шрамы. Если будешь делать это слишком часто — лентяйничать, воровать, убегать, — тогда тебя продадут кому-нибудь, кто, как утверждалось, будет гораздо хуже дяди Эн. Или убьют тебя и выкинут в мусорную кучу, и всем будет наплевать, потому что никто не узнает, где ты.

Орикс говорила, что дядя Эн свое дело знал: насчет наказаний дети охотнее поверят другим детям, а не взрослым. Взрослые угрожали наказать и не наказывали, а дети говорили о том, что могло бы случиться. Или о том, чего боялись. Или о том, что уже случилось с ними или с другими знакомыми детьми.

Через неделю после того, как Орикс с братом появились в комнате с матрасами, трех детей постарше куда-то увезли. Они поехали в другую страну, объяснил дядя Эн. Называется Сан-Франциско. Их увезли, потому что они плохо себя вели? Нет, сказал дядя Эн, это награда за то, что они вели себя хорошо. Если будете вести себя как следует, тоже когда-нибудь туда поедете. Орикс никуда не хотела ехать, только домой, но «дом» в ее голове уже расплывался. Она по-прежнему слышала, как дух матери твердит: Ты вернешься, но голос становился все тише и невнятнее. Он больше не походил на звон колокольчика — скорее на шепот. Вопрос, а не утверждение; вопрос без ответа.