– Я не думаю, что в этом есть необходимость, – тихо ответил он.

– Нет? – разочарованно удивился Дэвид.

Зигмунд пессимистично покачал головой:

– Ее же самой там нет.

– Да… Вы правы… – погаснул Дэвид, не зная, что можно противопоставить столь очевидному факту.

– Но мне кажется, что ход ваших мыслей абсолютно верен! – попытался поддержать его Зигмунд. – Письмо было очень важно для меня! И только ради него одного уже стоило сюда вернуться! Осталось разобраться с остальным! К тому же у меня такая замечательная компания! – выразительно посмотрел он на Дэвида.

– Ну и славно! – обрадовался тот, решив пока больше не затрагивать эту тему – Надеюсь, компания вас не очень утомляет.

– О нет! Нисколько! Это я надеюсь, что еще не очень надоел компании своим присутствием! – вежливо подметил Зигмунд.

Дэвид замахал обеими руками, как бы уверяя, что никаких неудобств старик его семье не причиняет.

– Мы все рады вашему присутствию! – заверил он и иронично добавил: – А дети, глядишь, научатся чему-нибудь новому и полезному.

– Они у вас все схватывают на лету! – оценил шутку Зигмунд.

– Да… – задумался Дэвид, вспоминая недавнюю лекцию дочери. – Интересно… как вам удалось открыть пять фаз психосексуального развития у детей? Ведь это достаточно… тонкая область…

– О! Это долгая история! Могу вам ее поведать, если вы располагаете некоторым временем, – заинтриговал Зигмунд.

– Да, конечно! – с готовностью воскликнул Дэвид, развалившись в кресле.

– Будучи еще молодым врачом, я как-то устроился в Венской больнице в отделение нервных болезней, чтобы как можно многостороннее и лучше подготовиться к будущей частной практике, – начал свое повествование Зигмунд. – Во главе этого отделения был доктор Шольц, имевший репутацию безгранично жадного крохобора и крайне зашоренного специалиста. Он экономил практически на всем, на чем только можно было: на лекарствах, питании, освещении и даже на уборке палат. По его указанию больным назначались исключительно дешевые лекарства. Кормили же их так скудно, что голод истощал их скорее, чем сама болезнь. В палатах стояла такая грязь, что во время редкого, профилактического подметания полов пыль поднималась столбом. Врачам же с наступлением сумерек приходилось совершать обходы и проводить неотложные операции при свете уличных фонарей. Шольца нисколько не волновал лечебный процесс. От сложных и безнадежных пациентов он предпочитал как можно быстрее избавляться, поэтому у его врачей были всегда развязаны руки для проведения всякого рода экспериментов. Нужно признаться, что все увиденное задело меня до глубины души, хотя уходить из больницы я не стал. Даже при том, что мои ожидания от работы в отделении не оправдались, у меня все же появилась возможность изучать органические нервные заболевания. Ко всему прочему Шольц оказался по-старчески ленивым и дряхлым, поэтому он не вмешивался в мою работу, что дало мне полную свободу действий и позволило совместить врачебную деятельность с научной работой, и даже выкраивать время на лабораторные исследования. Вскоре, после начала практики в отделении, мне предстояло замещать его в течение двух месяцев, пока он находился в отпуске, но незадолго до этого произошла моя встреча с одним пациентом. Его звали Вильгельм. Мы познакомились банально. Был рутинный утренний обход. Шольц показывал мне и еще двум молодым коллегам пациентов отделения. Вильгельм был последним из тех, кого мы осматривали. Его держали в отдельной палате. Он был ничем не примечательный, пожилой мужчина. Можно даже сказать простолюдин, страдающий очень странным расстройством, по поводу которого собиралось несколько врачебных консилиумов, ни разу не пришедших к единому мнению. Одни считали, что Вильгельм страдал старческим слабоумием, другие видели в его клинической картине явные поведенческие отклонения, схожие с примитивными повадками животных. Когда же Вильгельма увидел я, то с первого взгляда понял, что передо мной весьма неординарный пациент.

– Вильгельм, доброе утро! – зайдя в палату, сухо поздоровался с ним Шольц. Он спрятал руки за спиной и, дергая пальцами, подзывал нас подойти поближе. Мы вплотную прижались к спине Шольца, испуганно впившись глазами в Вильгельма. Тот сидел на кровати, свесив ноги вниз, беззвучно, но бурно жестикулируя сам с собой, от чего представлялся нам угрожающе непредсказуемым Приветствие главврача он пропустил мимо ушей.

– Как спалось, Вильгельм? – поинтересовался Шольц, уже привыкший к недоброжелательности пациента. Вопрос заставил Вильгельма изменить свою тактику. Подняв голову, он выпучил на нас высохшие, серые глаза и, выпятив языком нижнюю губу, стал корчить обезьяньи рожи.

Дождавшись прогресса в общении с пациентом, Шольц безынтересно обратился к нам:

– Как вы видите, пациент крайне неохотно идет на контакт. Вильгельм немногословен. Вернее сказать, он не говорит совсем. Полгода назад, по словам его семьи, он отказался пользоваться речью и перешел на язык жестов. Причину такого решения он никому не объяснил.

Вильгельм грозно сморщил нос и зачавкал беззубым ртом, передразнивая Шольца. Не обращая внимания на выходки пациента, тот продолжил посвящать нас в историю его болезни.

– Клиническая картина, которую вы сейчас имеете возможность наблюдать, характеризуется весьма своеобразными проявлениями. Вильгельм выработал достаточно скудный, но очень доходчивый способ передачи внутренних посылов.

Шольц оглянулся на нас, призывая взглядом внимательнее присмотреться к сумасбродному пациенту.

– Одна из излюбленных реакций Вильгельма на попытку заговорить с ним – это использование лицевых мышц, в частности, окологубных, для выражения своих эмоций.

Разоблаченный Вильгельм зачавкал с еще большим усердием и нескрываемым пренебрежением ко всем собравшимся вокруг него. Ужимки, сопровождавшие беззвучное чавканье, приняли, в свою очередь, крайне издевательский характер.

– Сейчас мы наблюдаем выражение недовольства Вильгельма, – скучно прокомментировал Шольц поведение своего подопечного. – В случае хорошего расположения духа, его лицевая экспрессия принимает более умиротворенное и спокойное выражение. И будет замечательно, если он еще не будет совать себе в рот всякую дрянь! – нравоучительно потряс указательным пальцем Штольц.

Вильгельм, которому явно наскучила утренняя проповедь лечащего врача, на миг застыл и, как нам всем показалось, натужился. Его лицо покрылось лиловым багрянцем.

– А вот и вторая реакция Вильгельма! – предупредил Штольц.

Вильгельм скособочился и, слегка приподнявшись с постели, бесстыже испортил воздух. По палате разнеслась густая вонь.

– К этой реакции Вильгельм прибегает в случае недовольства или несогласия с любой критикой и осуждением в свой адрес, – зажав пальцами нос, прогнусавил Штольц. Не вправе покидать раньше времени палату, мы спасались от удушающего смрада, отчаянно обмахиваясь руками.

Насладившись зрелищем, Вильгельм заторможенно опустил голову вниз и сник, словно погрузившись в сон.