Какое-то время Николай кантовался по местным общагам, платя комендантам за койко-место чуть ли не как за люкс в пятизвездочном отеле, но деньги, вырученные от продажи старой клиентуре найденных Оксаной фотографий, быстро таяли, как, впрочем, и сами фотографии. В конце концов у него осталась небольшая пачка снимков той самой первой девушки, ленинградки, с чудесными волнистыми волосами. Он никому их не продал не только потому, что они были первыми и несовершенными. Он сам обожал их рассматривать и мысленно возвращаться в тот солнечный день, когда впервые испытал ни с чем не сравнимое наслаждение от нежных девичьих пальчиков. На одной из фотографий для памяти он записал адрес этой черноволосой пташки. Интересно, какая она сейчас? Еще больше похорошела? Или, может быть, растолстела, как Оксана, или подурнела, как он сам. Последнее время он плевался, глядя на собственное отражение в зеркальных витринах магазинов. Обтерханный, обрюзгший мужик с желтым лицом, морщинистой шеей и залысинами, двумя мысами взрезающими жалкий серый ковыль когда-то густых и блестящих волос. Сколько лет было тогда этой девчонке? Не больше двадцати… Значит, ей сейчас… ей сейчас… тридцать с чем-нибудь. В самом соку! Жизнь наверняка устоялась, сложилась… Интересно, вспоминает ли она свое приключение в Софии Киевской? А что, если напомнить? При этих мыслях взбурлила застоявшаяся кровь в жилах Щербаня. Вот прямо сейчас он пойдет на главпочтамт, благо он недалеко, и пошлет ей письмецо. Вот бы посмотреть, как она его вскроет и вновь увидит себя в неглиже! Или муж вскроет и увидит! Обалдеет! И, возможно, прибьет! От подобных размышлений Щербаня пробрала весьма приятная дрожь. Он передернул плечами, сказал долгое «Э-э-х-х-х!» и быстрым шагом отправился к главпочтамту.

Ленинград… Нет, такого города нынче не существует. Пишем – Санкт-Петербург. Так… Улица… нет, не улица, а Владимирский проспект. Владимирский… Не переименовали ли? Это ж имени какого Владимира? Не Ильича ли? Вряд ли… Если бы Ильича, то проспект был бы Ленинским, а тут Владимирский… А-а-а! Была не была! Напишем – Владимирский! Белозеровой Алле Константиновне! Черт! До чего же красиво звучит! Хоть на транспарантах пиши! Или улицы называй. А что? Белозеровский проспект! Здорово!

С тех пор как послал в Питер фотографии, Щербань потерял покой. Он каждый день думал о том, что, поддавшись порыву, сделал глупость. А вдруг снимки действительно обнаружит муж? Ну, поорет на жену, поддаст, может, ей, а потом порвет снимки, спустит клочья в унитаз, и дело с концом. А ведь если бы подойти к делу с умом, можно было бы ему их продать. Какому мужу охота, чтобы фотки его голой бабы лежали в кармане постороннего мужика или висели на дверях их собственного подъезда? То-то и оно, что никакому… А что, если муж еще не видел? Может, Алла Константиновна сама их получила и спустила в унитаз собственными руками? Тогда у него еще есть шанс. Чем больше Щербань об этом думал, тем более склонялся к решению поехать в Питер, навестить там Белозерову Аллу Константиновну и прижать ее в угол оставшимися экземплярами и выжившей во всех жизненных передрягах пленкой, с которой подобных фотографий можно наляпать еще видимо-невидимо. А что? Адрес у него есть! А если Аллочка там больше не живет, то, может, посчастливится узнать про нее у соседей. И даже если ничего не получится, то он все равно ничего не теряет.

Съехав от родителей, Николай еще какое-то время погостевал у своих старинных приятелей, но чувствовал, что и им надоел уже хуже горькой редьки. Еще немного, и, имея законную прописку в Киеве, ему придется околачиваться на улице, как какому-нибудь бомжу. А какая разница, где существовать подобным образом, в столице Украины или в Северной Пальмире? Может, в Питере-то и лучше! Возможностей больше. Приняв такое утешительное для себя решение, Николай Щербань уложил в обтершийся временем кофр нехитрые свои пожитки, Аллочкины фотографии, пленку, старый «Зенит», купил на последние деньги железнодорожный билет и в совершенно изголодавшемся состоянии через определенное время выгрузился на Витебском вокзале бывшего города Ленина.

Еще раз огладив ладонью потрепанный чирик, Николай Щербань решил очередной раз пожертвовать желудком во имя будущих барышей и купил жетон на метро.

Аллы Константиновны Белозеровой дома не оказалось, но она по-прежнему проживала именно на Владимирском проспекте. Об этом ему объявили Аллочкины соседи по площадке, с большим подозрением косясь на его не очень чистую ветровку, несвежий ворот футболки и трехдневную щетину на желтых щеках. Он хотел было представиться белозеровским родственником из провинции, но вовремя одумался. А ну как соседи живут вместе с Аллочкой всю свою жизнь и наперечет знают всех ее родственников! Когда он, вежливо поблагодарив за предоставленные сведения пожилую пару, бок о бок дружно стоявшую в дверях собственной квартиры, начал спускаться вниз по лестнице, старушенция вылезла вперед мужа и крикнула ему вслед:

– Хоть она и уехала, но не думайте, что ее долго не будет! А квартира ее на сигнализации! И мы присматриваем, если что! У нас импортный оптический «глазок»! Вся лестница как на ладони! И отделение милиции у нас за углом! А дед мой всю жизнь в народной дружине состоял!

Николай Щербань понял, что часто наведываться на площадку с оптическим «глазком» не получится. Что ж, он подождет пару деньков, перекантуется где-нибудь. Не привыкать. А мужа-то у Аллочки нет! Иначе бабка непременно выкрикнула бы, что он у нее ни больше ни меньше как боец спецназа или группы захвата «Альфа». С одной стороны, отсутствие мужа огорчительно: снимочки ему не втюхаешь. С другой – не так уж и плохо. Во-первых, это означает, что Алла Константиновна живет без постоянной мужской защиты и опеки, а во-вторых, у нее вместо одного мужа возможны штуки две… или даже три любовника, которых фотки могут очень даже заинтересовать, особенно если намекнуть на наличие в их половом вопросе конкурентов. Николай Щербань, раззадорившись, решил, что у такой красивой женщины, в которую за прошедшие годы просто обязана была превратиться сексапильная пышноволосая девчонка, должно быть даже не три, а целых четыре любовника… или, вполне возможно, и семь – на каждый день недели. Эдакая «неделька»! Как комплект трусов, которые любила себе покупать бывшая жена Оксана.

Поезд мчал Аллу Белозерову в Новореченск. Напротив нее сидел младший научный сотрудник башлачевского отдела Игорь Станиславович Кравченко.

Что ж! Алла, как всегда, все рассчитала правильно. Гнать коней и тащить юнца в постель сразу после «Восточной сказки» не стоило. Когда мальчик протрезвел, то испугался, что вел себя не комильфо, и обходил Белозерову в институтских коридорах стороной. Это было как раз той реакцией на обстоятельства, которую она от него и ожидала. Вот если бы он без тени смущения встретился бы с ней на следующий день, то Алле пришлось бы здорово подумать, чем и как его взять. Но Игорек, несмотря на большое самомнение, оказался вполне предсказуемым юношей без особых затей. Таких незатейливых болонка Алла может здорово покусать. До смерти! Бойся, Игорек, болонок!

Башлачев рвал и метал, когда ему пришлось под давлением директора института принять практически все поправки и замечания Аллы. Он сам отказался ехать с ней в Новореченск. «Глаза бы мои на тебя не смотрели!» – змеем прошипел он, когда они оба подписывали свежеотпечатанные материалы. Если бы мог, он заодно дохнул бы ей в лицо и пламенем изо рта, и едучим дымом из ноздрей, но таковые свойства и привилегии даны ему не были.