— И они бегают к вам жаловаться, как к отцу семейства?

— Не все. Многие вполне самостоятельны и решают свои проблемы сами. Лена и ее сестра Рена имеют мозги шестилетних детей. Их детские ссоры быстро кончаются. Я играю роль царя Соломона.

— Да, я заметил у нее признаки микроцефалии.

Пратер кивнул:

— В нашем деле таких называют «булавочными головками». У меня они выступают под именем «близняшки-букашки».

Люка передернуло, и Пратер это заметил.

— Не нравится, доктор? — криво усмехнулся он. — Эксплуатация умственно отсталых, вы ведь так подумали?

— Ну...

Именно так Люк и подумал.

— Но вы же не знаете, как они жили в Далласе до того, как я их подобрал. Лена и Рена ютились в картонной коробке, рылись вместе с крысами в мусорных бачках, их постоянно насиловали и подвергали издевательствам уличные бродяги.

— Боже правый!

— Сейчас у них свой фургон, они путешествуют по всей стране, поют и читают стишки посетителям, у которых не многим больше в голове. Здесь они в безопасности. Мы следим, чтобы их никто не обижал.

Люк промолчал. Возразить было нечего.

Пратер откинул брезентовую дверь, и они вошли в шатер.

Через минуту Люк уже стоял у клетки человека-акулы. Два служителя с волчьей внешностью держали его черную руку. Люк вздрогнул: один из них мог быть убийцей Макинтоша. Их могучие тела, казалось, отдыхали — справляться с необычным существом больше не составляло труда. Теперь для этого хватило бы и одного силача. Даже отвратительный запах стал гораздо слабее.

Люк почувствовал, что земля уходит у него из-под ног, и закрыл глаза. Это конец. Сегодняшняя проба будет последней. Человек-акула вот-вот протянет ноги.

Дрожащими руками он приготовил флеботомическую иглу, проколол вену и стал следить, как пробирка заполняется темной жидкостью. Закончив, он отступил назад. Служители отпустили черную руку, но на этот раз существо даже не сделало попытки выдернуть ее из прутьев.

Люк покачал одну из пробирок. Черная жидкость напоминала консистенцией воду.

— Как насчет следующего раза? — спросил он Пратера.

— Вряд ли бедняга до него доживет, — ответил тот. — Но если вы захотите нас проведать, просто так, по старой дружбе...

Перед Люком вдруг возникла искаженная гневом физиономия Милоша Драговича, и хриплый голос произнес: «Где мой товар? Где?»

— Не уверен... — пробормотал Люк, чувствуя, как у него пересыхает во рту. Он сглотнул. — Но вы позвоните мне, если... когда это случится?

— Конечно, — тихо произнес Пратер. — Мы вместе будем оплакивать нашего брата.

Люку показалось, что в голосе у него прозвучала неподдельная печаль. Он удивленно посмотрел на Пратера, но тот был совершенно серьезен.

Люку почудилось, что стены шатра нависают над его головой. Он повернулся и пошел к выходу. Вдруг в мозгу пронеслась молнией мысль, что и его сейчас может сразить удар, унесший Макинтоша в могилу. Он втянул голову в плечи и ускорил шаг, но за ним никто не последовал.

Выскочив из шатра. Люк с облегчением вдохнул ночной воздух, но не сбавил шаг. Нельзя терять ни минуты. Надо немедленно поместить пробу в синтезатор.

— Иди сюда, — позвал Милош, хлопнув рукой по дивану рядом с собой. На нем был двубортный пиджак из белого кашемира и серебристая водолазка из тончайшей шерсти. — Садись, я хочу тебя кое-чем угостить.

К нему, покачивая бедрами, подошла молоденькая фотомодель. Она шла по пушистому ковру, словно дефилируя по подиуму. Милош не знал ее настоящего имени. Она называла себя Чино, но вряд ли это имя фигурировало в ее свидетельстве о рождении. Скорее всего, она звалась Марией Диас, Кончитой Гонсалес или как-нибудь еще в этом роде. Она никогда не говорила об этом. Да и какое ему дело до ее настоящего имени? Достаточно того, что у нее были черные глаза, сверкавшие из-под шелковистой челки, высокие скулы и гибкое, как у пантеры, тело.

Милош смотрел, как под обтягивающим черным платьем ходят стройные бедра. Он познакомился с ней на открытии клуба; Она поразила его худобой — прямо кожа да кости. На фотографиях она выглядела лучше — камера каким-то образом сглаживала острые углы. Тощие девицы никогда не вдохновляли Драговича. В душе он предпочитал пышных красавиц, у которых было за что подержаться. А эта вот-вот переломится, как прутик.

Но такие, как Чино, были в моде, и все вокруг мечтали обзавестись подобными подругами. А Милошу Драговичу всегда хотелось того, к чему стремились другие.

Всегда самое лучшее, высший класс во всем — таким был его девиз, неписаный закон, по которому он выстраивал свою жизнь.

Его часы, золотой брегет на тридцати семи камнях, считались лучшими в мире. Но разве они шли точнее, чем какой-нибудь «таймекс»? Вряд ли. Разве нужно ему было знать фазы Луны? Сейчас часы показывали новолуние — а кому это надо? Но люди, мнением которых он дорожил, знали, что такие часы стоят не меньше тридцати штук.

Разве ему был нужен пятидесятидюймовый плазменный экран, висевший на стене гостиной? Сам Милош никогда не смотрел телевизор. Но люди, которые придут к нему в воскресенье, знают, что это лучший экран, который можно купить за деньги.

Дом и участок, где волны бились о берег прямо за стеклянными дверями комнат, были тоже самого высшего класса. Однако это не мешало местным властям вмешиваться не в свое дело. Общество архитектурного надзора выказало недовольство его ярко-синей крышей. Сначала Драгович решил, что его разыгрывают, но делегация оказалась самой настоящей, и санкции грозили нешуточные. Пришлось откупаться.

Этот дом вообще влетел ему в копеечку. Он переплатил за землю, его ободрал подрядчик, строивший дом, шайка педиков-декораторов вообще имела его как хотела: несколько месяцев они роились по всем комнатам и вытворяли черт знает что. И в довершение всего его участок находился всего в сотне ярдов от океана, и любой ураган, прорвавшийся с юга, мог не оставить там камня на камне.

Но Милошу было наплевать. Это всего лишь вопрос денег, а он-то знает, как они делаются. Главное — иметь самое лучшее. Если у тебя все самое лучшее, значит, ты знаешь в этом толк, и люди, во всяком случае здесь, в Америке, считают, что ты задаешь тон. Все они болваны. Сам он не видел разницы между дизайнерским диваном и теми кушетками, что предлагают каталоги дешевой мебели, а антикварное трюмо для него мало чем отличалось от рухляди, продающейся на барахолках. Ну и что? Он ведь мог нанять тех, кто разбирается в этом лучше. А что для этого нужно? Только деньги.

В общем, все сводится к деньгам.

Но порой для того, чтобы произвести впечатление на нужных людей, одних денег мало. Требуется нечто большее. Происхождение, манеры, класс, известность — много чего. Любой компьютерный придурок может основать компанию и через несколько лет продать ее за сто миллионов долларов, но все равно он останется придурком. В приличное общество его не допустят. Милоша тоже не принимали в приличном обществе, но он делал все возможное, чтобы туда пробиться. Для этого требовалось много усилий и смекалки, но, тем не менее, дело двигалось.