Уже ночью, перемыв в одиночестве всю посуду на кухне и придя на балкон, она села рядом с Сашей, провела ладонью по его небритой щеке. Он молча, не мигая, долго смотрел в темноте в ее лицо, потом тихо отвел от себя ее руку.

– Иди ложись на диване в гостиной, Лесь… Здесь места мало, я не высыпаюсь совсем. Иди. Спокойной ночи…

Леся наклонилась над ним, провела губами по шее, скользнула рукой под легкое байковое одеяло. Он вздрогнул, вдохнул в себя воздух протяжно и, снисходительно и обидно рассмеявшись на выдохе, притянул ее к себе.

– Ах ты, маленькая настойчивая зануда! Ладно, что ж… Пусть будет так, рыбка таранька! И не хочешь подлецом быть, так бабы заставят…

Оставшиеся четыре дня ее пребывания в этой квартире пролетели незаметно, будто и не было их вовсе. Днем Саша был с ней ласков и снисходителен, как с чужим ребенком, ночью по-прежнему страстен и неутомим. В день отъезда Люда вызвалась проводить ее в аэропорт, и Леся легко, как ей показалось, простилась с Сашей в прихожей, стараясь не замечать ни его дежурной улыбки, ни холодно скользнувшего по щеке прощального поцелуя. Они спустились с Людой по знакомой дорожке в санаторий, забрали ее одиноко стоящий в углу большого шкафа так и не разобранный чемодан и, поймав такси, поехали в аэропорт.

Когда объявили регистрацию на рейс, обнялись, как родные. Она и в самом деле стала ей родной, эта милая Люда, свидетельница ее кратковременного то ли счастья, то ли несчастья… Добрая женщина, сыгравшая, по сути, злую, прямо-таки роковую роль в ее судьбе.

* * *

«Только не плакать! Нельзя! Нельзя плакать! – отдавала себе молчаливые приказы Леся, отвернувшись к иллюминатору, за которым плотной холодной равниной лежали белые облака. – Глаза покраснеют, и лицо распухнет до неприличия, если буду плакать! Да и сил нет Лешику врать, придумывать причину какую-то, отчего бы я могла так убиваться… Правду ведь все равно не скажешь!»

Выйдя к встречающему ее мужу, она заставила себя улыбнуться приветливо, сразу пожаловалась на тяжелый перелет, на головную боль и жуткую слабость в ногах, приняла из его рук дежурные цветы в хрустящем целлофане. Ей всегда нравилось прилетать из отпуска, нравилось, как Лешик искренне радуется встрече и дарит цветы, везет ее к накрытому дома столу… Все как на красивой открытке: цветы, любовь и семейное счастье! Посмотреть приятно! Все как у всех. Да что там говорить, гораздо лучше, чем у всех! И даже то, что в отпуск она предпочитает летать одна, давало ей какое-то преимущество перед чужим семейным счастьем, где жена просто не смеет улететь в отпуск без мужа. Или боится его потерять, или сам он ее из вредности-ревности не отпускает, или по другой какой причине… А у нее все не так, у нее все свободнее и лучше!

Да, раньше она так и думала – лучше… А сейчас нет никакой радости, вообще никаких ощущений нет. Пусто внутри. Идя с цветами в руках следом за Лешиком к машине, она почувствовала накатившую неожиданно и накрывшую ее с головой холодную волну раздражения, как будто она взяла и разом выпала из когда-то нарисованной счастливой картинки. Захотелось почему-то изо всех сил отхлестать Лешика этим хрустящим букетом прямо по его довольному квадратному лицу! Испугавшись, она заставила себя быстренько проглотить вязкий, застрявший в горле комок этой ужасной злобы, села в машину, достала торопливо из сумки сигареты и, сделав несколько нервных глубоких затяжек, вновь повернула к Лешику голову, мило ему улыбнулась, чмокнула в гладко выбритую квадратную щеку, проведя по ней ласково ладошкой и стирая отпечаток своей губной помады.

– Мама моя приехала, Леш?

– Да, сегодня утром заявились, мы с Лизой еще дома были. Стол сейчас накрывают к твоему приезду. А наш кукушонок так вырос за лето, Лесь! Увидишь и не узнаешь! Худой стал, как циркуль, и нескладный…

– Леш, ну я же тебя просила – не называй сына кукушонком! Ты же этим самым будто все время упрекаешь меня, неужели не понимаешь? Ну сколько можно просить? Ты это мне назло делаешь, что ли?

Она сама чувствовала, как голос яростно поднимается по спирали, как выдает ее внутреннее состояние, и едва сдержала себя, с трудом замолчав. Потому что и впрямь – нет причины для такой ярости. Ну, назвал Лешик сына кукушонком, и что?

– Хорошо, хорошо, не буду… – миролюбиво согласился Лешик, глянув на нее с опаской. – Я вовсе не имею в виду ничего обидного… А ты что, снова курить стала? Вроде бросила…

– Да, бросила. Это я так… Разнервничалась чего-то… Какие еще у вас тут новости, рассказывай!

– Ну, какие… Все как обычно, в общем. Лиза про школу все время говорит, волнуется страшно. Уже и ранец себе собрала, все туда сложила, что мы ей в школу купили! Попросила у меня календарь, дни до первого сентября считает. Я говорю – рано еще волноваться, до школы еще две недели! А она опять про свое… Сейчас только с Таней советовалась, какие все-таки ей банты повязать, белые или розовые, чтоб с ранцем одного цвета были. Или лучше банты к туфелькам подобрать по цвету…

– А что, ранец розовый купили?

– Ну, не совсем розовый… Но есть там что-то и розовое, да… Сама увидишь скоро!

– А что, и Танька опять у нас торчит? Если, говоришь, Лиза с ней советуется?

– Ну почему сразу – торчит… Она не торчит, она от души помогает. С утра мне звонила, спрашивала, когда ты прилетишь. И в магазин с нами ходила, я ведь ничего не понимаю в девчачьих нарядах!

– А Танька, значит, в них понимает, ага! Могу представить себе, что вы там прикупили! Наверняка сплошной ужас и безвкусица!

– Ну зачем ты так, Лесь… Она ведь старалась… К тому же Лиза сама ее попросила с нами пойти. Целых два выходных нам посвятила. Тебе надо спасибо ей за это сказать, а ты!

Похвала Лешика в Танькин адрес почему-то больно кольнула в сердце, она отвернулась к окну, снова нервно закурила. Лешик, словно почувствовав ее настроение, повернулся к ней на секунду, проговорил заботливо:

– Хорошо хоть съездила-то, скажи? Нервишки подлечила?

– Да нормально…

– Не слышу радости в твоем голосе! Что-то все-таки не так, да?

– Леш, отстань… Просто я перелет плохо переношу, ты же знаешь! Приду в себя, высплюсь, все нормально будет…

– Ну да, ну да. Я тоже хотел тебе сказать, чтобы ты на работу не торопилась. Хочешь, я поговорю с Леней, он тебе еще неделю отпуска даст? Посидишь дома, с сыном пообщаешься, с мамой… Она вроде всю неделю у нас гостить собирается. Да и вообще… Может, ну ее, эту работу, а, Лесь?

– В каком смысле? – недовольно взглянула она на него.

– В том смысле, что уволишься и будешь домохозяйкой. Мне на работе обещали зарплату повысить, так что денег хватит, я думаю.

– Нет уж, не надо! Я не хочу! Я ж не инвалид и не старуха, чтоб дома сидеть! Да и вообще… Я же не из-за денег на работу хожу!

– А из-за чего?

– Ты что, издеваешься надо мной сейчас, да? Как твой разлюбезный братец, который считает, что я идиотка никчемная?