и телесным сокам просачиваться и стекать на нижний уровень. Второй ярус был тоже металлическим и служил решеткой для стока. Насос непрерывно качал воду на нижний ярус, благодаря чему тот оставался чистым.

Ее звали Мардж Гудвин. Имя казалось ему дурацким, даже для такой некрасивой и толстой американки. Она была женой коррумпированного служащего, приближенного к высшим эшелонам Банка Китая. Генерал Мун потребовал миллион долларов за возврат его дорогой жены. Крайний срок прошел. От непослушного банкира не было слышно ни словечка. Они решили, что он пошел в полицию. Бессмысленный поступок, потому что новый шеф полиции, как и многие другие в Гонконге, был у Муна на коротком поводке.

Увы, Мун приговорил Мардж Гудвин к смерти. Генерал передал эту информацию своему лучшему наемному убийце через майора Танга в виде закодированного сообщения. И, как всегда, его доставил безымянный рыбак на безымянном сампане.

Таких мужчин и женщин неопределенной наружности, живущих на сампанах, в порту были тысячи. Многие из них работали на генерала и получали за это деньги. Недавно Мун захотел усилить свои позиции в Гонконге и решил снабдить свою армию автоматическим оружием и гранатометами. Таким образом, она была скрытой, но тем не менее грозной повстанческой силой.

Ху расшифровал необычно длинное послание Муна и узнал, что у него будет новое и необычайно интересное задание. В Париже. Treschic, n’est-ce pas?[13] Он был настолько взволнован, что записал эту новость в одном из своих черных кожаных блокнотов. Большую часть этого дневника он писал в форме хайку — одной из немногих традиций японской культуры, которой Ху действительно восхищался.

Ху ожидали сегодня ровно в девять вечера в «Золотом драконе». Ему предстоял тихий спокойный ужин с майором Тони Тангом, соратником генерала Муна по оружию. Танг, который снискал славу гламурной фигуры в высшем гонконгском обществе благодаря своему произносимому на западный манер имени и манере одеваться с шиком, даст Ху указания относительно его маршрута. Секретариат генерала тщательно и всесторонне подготовил все необходимое для поездки.

В послании генерала говорилось, что уже забронирован билет первого класса на самолет авиакомпании «Бритиш Эрвейс» до Парижа. А в отеле «Георг V» его уже ждал роскошный люкс. В этом отеле самые красивые цветы, подумал Ху Ксу. Прелестно составленные букеты. Надо выяснить, кто этим занимается. Купить пареньку выпить, а потом кто знает?

Но перед тем как он уедет, нужно еще, конечно, почистить свое гнездышко. Ху Ксу был только рад узнать, что может прекратить страдания своей жертвы. Просто по привычке он делал это очень-очень медленно и получал большое удовольствие.

Она была его пленницей всего лишь сорок восемь часов, которые принесли ему сумасшедшее счастье. Он почти уже закончил с ней. Несколько последних штрихов сегодня вечером, и voila, в печку ее! Но, Господи, какой же у нее громкий голос! Он устал от ее надоедливого стрекота. Ху сделал паузу после раскатистой низкой ноты, оглянулся через плечо на Мардж и закончил свою песню драматическим тремоло.

Она закричала. А кто на ее месте не закричал бы? Семидесятилетняя женщина, которая пела голосом Эрика Клептона? Этого было достаточно, чтобы свести с ума любого человека.

Сначала самое важное, подумал он, спускаясь с нижней ступеньки и поворачиваясь к жертве. Да, он немного запаздывал. Но если он чему и научился в медицинском центре Университета Темпе, так это тому, что всегда следует быть методичным и аккуратным. Всему свое время и место.

Ху снял с крючка на стене огромный зеленый больничный халат — такие обычно носят санитары — и резиновый фартук и надел их. На руки он натянул тонкие резиновые перчатки, на ботинки — бахилы. Секунду постоял, глядя на женщину и покачивая головой, пока она металась на столе. Господи, как же она металась! Она увидела глаза пожилой женщины и сразу поняла, что человек с жадным блеском в глазах, глядящих на нее сейчас, не был ее спасителем. Нет. В расширенных зрачках ее голубых глаз сверкнуло осознание правды.

— On! On, моя дорогая, — прошептал он, просовывая руку под спину Мардж, чтобы приподнять. Другой рукой он подложил черную резиновую колоду ей под спину в районе лопаток. Теперь ее горло было приподнято, а голова откинута назад. Он поводил ножом туда-сюда, царапая лезвие о точильный камень.

— О, да, моя дорогая. Боюсь, что этот язычок придется вытащить наружу.

— Ш-ш-ш-ш, — сказал он и поднял скальпель.

13

Сазерленд гнал машину на полной скорости по дороге в Теплоу. Чуть притормозив на повороте, он с визгом ворвался в главные ворота. Секунду они разглядывали вывеску Национального трастового фонда, а потом с черепашьей скоростью покатились по широкой плавно поворачивающей подъездной дорожке к Бриксден-хаусу.

Дорога, петляя, шла через сотни акров садов и парков, в которых то тут, то там стояли классические скульптуры, причем некоторые были действительно красивы; время от времени попадалась часовенка или пруд. Пятна июньского солнечного света на лужайках, озерах и клумбах делали местность чрезвычайно живописной.

По мнению Конгрива, все здесь было немного чересчур, но, с другой стороны, он ведь был готов к тому, что ему здесь не понравится. У Бриксденских земель, как их называли, была вполне определенная репутация. Сеансы. Балы-маскарады. Оргии. Он наклонил голову и посмотрел на Сазерленда, который, казалось, был очень воодушевлен визитом. Оргии, да уж.

— Наверное, нам придется пару раз заправиться, прежде чем мы доедем до дома, — заметил он, набивая трубку свежей порцией табака.

— Да, впечатляет, — согласился Сазерленд.

— Этот дом построил второй герцог Букингемский, — сказал Конгрив, стараясь подавить неодобрительный вздох, рвавшийся наружу. — Негодяй и распутник, каких еще поискать. Увернулся от пули на дуэли с мужем одной из своих любовниц. А вскоре простудился, занимаясь своим вторым после женщин любимым делом, охотой на лис, и умер. Кажется, он задал тон здешним развлечениям.

Но персиковые сады, через которые они сейчас проезжали, взывали к другой части Конгрива. В них было множество просторных парников и теплиц, где стены нектаринов перемежались с умопомрачительными рядами орхидей и бромелид, редкие сорта фуксий с почти исчезнувшими разновидностями цикламенов и бегоний; мелькали скамейки, увитые толстыми кливиями с огромными листьями. А когда наконец Эмброуз высмотрел клумбу с любимыми георгинами, то почувствовал, что смягчился хотя бы к самому Бриксден-хаусу, если не к его хозяйке.

Человек, разделявший его любовь к георгинам, не мог быть плохим.

Сам дом, когда они наконец-то его увидели, показался им весьма внушительным. Он был построен в классическом итальянском стиле, и даже Эмброуз вынужден был признать, что дом