«Я хочу быть абсолютно уверенным в том, что вы понимаете, насколько важны секретные операции именно сейчас, – сказал Даллес. – Белый дом и нынешняя администрация проявляют активный интерес ко всем деталям секретных операций».

За следующие восемь лет, благодаря своей преданности секретным операциям, пренебрежению аналитикой и приверженности к опасной практике сознательного ввода в заблуждение президента Соединенных Штатов, Аллен Даллес нанес невообразимый ущерб ЦРУ – агентству, которое сам же и помог создать.

Аллен Даллес пробыл на посту директора Центральной разведки всего неделю, когда 5 марта 1953 года в Москве умер Иосиф Сталин. «У нас нет надежной информации о том, что замышляют в Кремле, – жаловалось агентство несколько дней спустя. – Наши оценки советских долгосрочных планов и намерений – лишь предположения, сделанные на основе совершенно недостаточных или в корне неверных данных».

Нового президента Соединенных Штатов это не обрадовало. «Начиная с 1946 года, – вскипел Эйзенхауэр, – все так называемые эксперты только и тявкали о том, что произойдет, когда умрет Сталин, и что нам как великой нации с этим делать. Хорошо, теперь он мертв. И вы можете вывернуть наизнанку все досье и документы нашего правительства в тщетных – увы! – поисках любых скрытых планов. Нет у нас никакого плана. Нет и никогда не было! Мы даже не предполагаем, что в принципе меняет его смерть».

Смерть Сталина усилила американские опасения по поводу советских намерений. Вопрос для ЦРУ заключался в том, начнут ли преемники Сталина – кем бы они ни были – превентивную войну против США. Но предположения агентства о Советах были лишь отражениями в кривом зеркале. У Сталина никогда не было ни генерального плана мирового господства, ни средств, чтобы реализовать его. Никита Хрущев – человек, который в конечном счете взял под свой контроль Советский Союз после смерти вождя, вспоминал, что Сталин «дрожал» и «трясся» от перспективы глобального сражения с Америкой. «Он боялся войны, – говорил Хрущев. – Сталин никогда не предпринял ничего такого, чтобы спровоцировать войну с Соединенными Штатами. Он знал свои слабости».

Одним из фундаментальных недостатков Советского государства было то, что каждый аспект повседневной жизни был подчинен задаче национальной безопасности. Сталин и его преем ники патологически опасались за свои границы. В свое время в Россию вторгался Наполеон, затем Гитлер. Единственный вариант последовательной послевоенной внешней политики Сталина заключался в том, чтобы превратить Восточную Европу в огромный живой щит. В то время как он тратил все силы на борьбу с внутренним врагом, советский народ выстраивался в бесконечные очереди, чтобы купить самое необходимое. Американцев ждали восемь лет мира и процветания при Эйзенхауэре. Но мир этот поддерживался за счет сумасшедшей гонки вооружений, политической «охоты на ведьм» и перманентной военной экономики.

Задача Эйзенхауэра состояла в том, чтобы противостоять Советскому Союзу, не начиная третью мировую войну и не разрушая американскую демократию. Он боялся, что расходы на ведение холодной войны могут нанести вред Соединенным Штатам; стоило ему только дать волю своим генералам и адмиралам, они проглотили бы казначейство с потрохами. Он решил базировать свою стратегию на секретном оружии: ядерных бомбах и тайных операциях. Это было намного дешевле, чем эскадрильи реактивных истребителей и флотилии авианосцев на многие-многие миллиарды долларов. Имея достаточное количество ядерной мощи, Соединенные Штаты могли бы удержать Советы от развязывания новой мировой войны – или выиграть войну, если бы та вдруг началась. С помощью глобальной кампании секретных операций Соединенные Штаты могли остановить расползание коммунизма по планете – или, как было публично провозглашено политикой Эйзенхауэра, отбросить русских к прежним, довоенным границам.

Айк поставил судьбу нации в зависимость от ядерного арсенала и шпионской службы. Вопросы об их наиболее эффективном использовании возникали почти на каждом заседании Совета национальной безопасности с первых дней его президентства. СНБ, созданный в 1947 году, чтобы управлять и координировать американское присутствие за границей, при Трумэне созывался редко. Эйзенхауэр возобновил эту традицию и управлял процессом, как хороший генерал управляет своим личным составом.

Каждую неделю Аллен Даллес покидал свою подзапущенную контору и садился в черный лимузин; проезжал мимо ветшающих временных строений, где трудился Виснер со своими тайными агентами, и въезжал в ворота Белого дома. Он садился за большой овальный стол в Зале кабинета, оказываясь лицом к лицу со своим братом Фостером, госсекретарем, а также министром обороны, председателем Объединенного комитета начальников штабов, вице-президентом Ричардом M. Никсоном и, конечно, самим президентом. Каждое совещание Даллес открывал с «экскурсии» по мировым горячим точкам. Потом разговор переключался на обсуждение стратегий тайной войны.

Эйзенхауэра бесконечно волновала проблема ядерного Перл-Харбора, и ЦРУ не сумело ослабить эти волнения. 5 июня 1953 года на очередном заседании Совета национальной безопасности Аллен Даллес заявил ему, что агентство не может дать «через разведканалы какое-либо предварительное предупреждение о советском нападении». Несколько месяцев спустя ЦРУ высказало почти уверенное предположение, что создать межконтинентальную баллистическую ракету, способную достичь Соединенных Штатов, Советы смогут не раньше 1969 года. Как оказалось, эта оценка была взята с «запасом» на добрый десяток лет.

В августе 1953 года, когда Советский Союз испытал свое первое оружие массового поражения, агентство не получило никакой информации и, соответственно, само никого не предупредило. Шесть недель спустя, когда Аллен Даллес информировал президента о советском испытании, Эйзенхауэр задался вопросом: не нужно ли нанести всеобъемлющий упреждающий атомный удар по Москве, прежде чем будет слишком поздно? Ему казалось, что все выглядит так, «будто настал решительный час, и что теперь вопрос стоит ребром: должны ли мы бросить все силы против своего противника или нет?» Именно так и зафиксировано в рассекреченных архивах СНБ. «Он задал этот ужасный вопрос, потому что не было никакого смысла в том, что мы просто сидим сложа руки и дрожим, опасаясь мощи своего противника», особенно в тот момент, когда Соединенные Штаты не могли знать, сколько у Москвы ядерных бомб: одна или тысяча. «Мы были вовлечены в процесс защиты собственного образа жизни, и опасность заключалась в том, что при защите этого образа жизни мы должны были волей-неволей обратиться к методам, которые подвергали его опасности. Реальная задача, на взгляд президента, состояла в том, чтобы выработать такие методы противостояния и борьбы с советской угрозой, которые не превратят страну в гарнизонное государство. Все это, по словам президента, сущий парадокс».

Когда Даллес предупредил президента, что «русские могут хоть завтра предпринять атомную атаку на Соединенные Штаты», Эйзенхауэр ответил, что, по его мнению, «никто не задумывался о цене победы в глобальной войне против Советского Союза. Не слишком ли она высока?». Победа может достаться за счет разрушения американской демократии. Объединенный комитет начальников штабов заявил президенту, что «нужно предпринять все необходимое, даже если придется изменить американский образ жизни. Мы могли бы одолеть весь мир… если бы захотели принять систему Адольфа Гитлера».