Когда меня высадили возле входа и я увидел исчезающие в водной мгле задние фары такси, я замер, охваченный паникой. Боже мой, как называлась та улица, на которой меня ограбили? Как я ее теперь найду? Это же катастрофа! Я должен был спросить у водителя такси адрес! Успокойся, Янтье, не паникуй… Завтра утром зайдешь первым делом в «Петербургские сновидения», к этой ведьме и… Шайка непрофессиональных грабителей! На вахте стоял тот самый портье с двумя отсутствующими пальцами.

— Ein schönes Leben,[30]— пожелал он мне, разворачивая свою голову сурка в сторону приятелей, — те стояли с пивными бутылками в руках и таращились на меня.

В баре сидело еще довольно много народу. Субъекты в кожаных куртках, группка девушек с совиными глазами. Я вызвал лифт и поехал наверх, пролетел по коридорам в сторону комнатки дежурной по этажу, но обнаружил в ней не Иру, а какую-то русскую в пенсне — зевая, она отдала мне ключ. Очутившись у себя в номере, я сразу же провальсировал в сторону бельевого шкафа и достал бутылку водки, которую сохранил про запас на случай кризиса. Запасливый нужды не знает.

Алкоголь чудесно освежил мне рот, промочил горло и горящую топку пищевода; времени прошло всего-ничего, а я уже почти не ощущал пинков, которыми меня наградил Игорь. Эва, где ты была, когда я в тебе так нуждался? Ты ведь всегда умела все уладить? Ну? Ты что, не могла вмешаться? Эх ты, клуша! Ну, рассказывай, где ты была? Я начал, то и дело подливая в рюмку, ходить кругами вокруг стола. Бутылка уже наполовину опустела, когда вдруг зазвонил телефон.

— Guten Morgen![31]— веселым голосом поздоровался я, сняв трубку.

— Hello! — раздался в ответ девичий голосок. — How are you?

— Ausgezeichnet.

— You are German?

— Yes, my darling. Almost, almost.

— Can I come over to you? This is intimate service.

— Ха-ха-ха, — услышал я собственный смех и повесил трубку.

Я ринулся со всех ног в туалет, потому что мой мочевой пузырь был переполнен. «Что вошло, Янтье, должно выйти». Главная заповедь доктора Дюка. Применительно к психике. Где сейчас этот чистильщик мозгов? У себя на Зейлвег в Хаарлеме? В ту минуту, когда я выходил из ванной комнаты, в дверь ко мне постучали. Кто бы это мог быть?

— Это Лиза, intimate service.

Разве это я открыл? Нет, дамы и господа, дверь 961-го номера гостиницы «Октябрьская» открылась сама собой, автоматически, как в первоклассном спектакле, достойном рецензии в уважаемой газете. Она стояла передо мной — оживший экспонат, Лиза. Сколько ни пытайте, не скажу, была ли она блондинка, фиолетовая или седая. Современные девицы чего только не льют себе на голову! У нее были покатые плечи. Красивые ноги. Глаза цвета синего кобальта (это я запомнил). Как океан! Такая хрупкая и юная, а глаза как неизмеримые океанские глубины…

В возрасте примерно как Мира, когда она… Как наша любимица, наша цыпочка, которая в свои четыре уже знала английские песенки и до тринадцати лет каждую субботу утром забиралась к нам в постель.

— Папик, мамик, — нежно шептала она, пробираясь словно маленькая пантера поверх одеяла. — Я выжала для вас апельсиновый сок.

— Правда, котик? С ложечкой сахарку?

— С ложечкой сахарку.

— И с капелькой водички?

— С капелькой водички.

— Ползи к нам сюда, дорогая, — командовали мы с Эвой хором. — Мы тебя за это крепенько поцелуем.

— Пятьдесят долларов, — щелкнуло у меня над ухом.

Во второй раз за один и тот же вечер я увидел, как передо мной, безо всякой тени смущения начинает раздеваться русская. Я подошел к кровати, наощупь вытащил из-под подушки долларовую банкноту и поднял ее, зажав двумя пальцами, над головой, как в свое время покойный премьер Чемберлен свой знаменитый мирный договор.

— Тебе повезло, милочка, — весело провозгласил я, — выкатился удачный шар. — Не пятьдесят, а целая сотня долларов.

— Вау!

Девочка выхватила деньги у меня из рук и спрятала их в плоскую сумочку-конверт размером не больше, чем сумочка у куклы Барби. Через несколько мгновений, раздевшись до белоснежных трусиков, она уже сидела на моей постели в ожидании, закинув ногу за ногу. Какие глаза! Настоящая акварель, подумал я. Нет, Янтье, скорее гуашь, пастельные тона, работа высочайшего мастера. И это меньше, чем за две сотни гульденов. «Ну так? Что вы хотите, чтоб я для вас сделала?» Она столь же бегло говорила по-английски, как Ира по-немецки.

— Ты откуда? — спросил я.

— О нет, please,[32]не надо в эту игру, — заныла малышка жалобно-сердитым голоском и потом как актриса запричитала:

— Я из Кронштадта. Моя мать инвалид, а у отца всего лишь одна нога, левая. Но это не мешало ему ко мне приставать, едва мне исполнилось пять. О да, он колотил меня и пил по-черному. Ну что, хорошо получается, жалобно? Мистер, мы ведь взрослые люди?

Она вздохнула:

— Ну, чем займемся? Будем играть на саксофоне или сразу как целый оркестр? Вы мне в общем-то нравитесь.

Не сводя с меня развратных глаз, она начала тереть свой бугорок, а сама рассказывала, что просидела весь день с матерью возле плиты, потому что у них до сих пор не затопили. А к субботе уже обещали снег.

— Ну что, я вас совсем не возбуждаю?

Она хотела было снять трусики; я увидел, как мелькнуло…

— Пожалуйста, оденься, — хрипло произнес я, испытывая к себе не меньше отвращения, чем к развороченной канализации.

Мне было гадко. Может быть, она хочет еще денег? Я снова метнулся к кровати.

— Вот, милая, тебе еще пятьдесят долларов…

Юная проститутка поймала в воздухе купюру, шмыгнула в платьице и перекинула через плечо ремешок сумочки. И прежде, чем крикнуть мне на прощанье «Goodbye, mister!»,[33]она чмокнула меня в губы. Просто так. Прямо в губы. Напоследок потрепала своими ручками мою густую, непослушную шевелюру. В точности, как Мирочка раньше… «Приятно тебе, папик?» Да, папику нравится, когда его гладят. Папик иногда точь-в-точь как собачка…

— Hela liefje![34]— крикнул я ей вслед. — Ты, может быть…

Но дверной замок уже щелкнул, и девочка исчезла.

Она прихватила с собой мой шелковый галстук и остававшуюся на столе бутылку.