Такими поступками он вызывал во мне щемящее чувство жалости к самой себе, так почему же я позволяла так с собой поступать? Это, скорее, похоже на самообман, но мне казалось, что я на каком-то другом уровне чувствую его, чувствую, что за этой напускной агрессией и кричащим равнодушием он намеренно прячет теплые чувства, пытаясь скрыть их даже от самого себя.

Чувствую, что он не хочет ранить, но не умеет по-другому, просто не знает, как себя вести со мной, и получается все так смазанно. Но даже в те моменты, когда мы находились далеко друг от друга и совершенно очевидным казалось то, что нет больше видимых причин быть вместе, у меня даже мысли не возникало, что я могу его больше не увидеть, не смогу обнять и слегка взъерошить волосы на затылке, а он больше не заглянет мне в глаза и не обнимет меня сзади своей сильной и уверенной рукой, которая только со мной могла быть такой нежной. Даже когда мы расходились, внутри меня что— то всегда поддерживало непоколебимую уверенность в том, что это всего лишь пауза, а конца нашей истории не будет никогда. И дело даже не в том, что я никогда не отступаюсь от того, чего действительно хочу добиться, не боясь идти напролом за своей мечтой. Это невозможно объяснить, но я еще до момента знакомства уже с одного только взгляда поняла, что он будет в моей жизни, а может, и всегда был. С первой встречи я знала, что его присутствие в моей судьбе не случайно, а с первым поцелуем пришло осознание того, что пути назад уже нет.

Даже в те моменты, когда ничто со стороны не давило и не мешало открыться друг другу, он не подпускал меня к себе ближе, чем мне хотелось бы, оставаясь всегда наполовину закрытым. Как будто однажды, а может, и неоднократно раньше, он уже впускал в свое личное пространство кого-то, кто больно ранил его, нарушил его гармонию, разрушив внутренний мир, и теперь его защитный барьер стал непробиваемым. Все мои попытки хоть как-то растормошить его, вызвать на какие-то откровения, натыкались на непреодолимый щит из упрямого нежелания стать ближе.

Я: — Скажи, что дальше? Каким ты видишь развитие «нас»?

Он: — Пожалуйста, ну только не эти вопросы опять…

Я пробовала заходить с разных сторон, но все упиралось в ту же стену.

Я: — Лучше было бы, чтобы я была или меня не было?

Он: — Я не понимаю, о чем ты.

Я: — Я не хочу заполнять собой все твое личное пространство, я просто хочу, чтобы у меня было свое место… в твоем сердце…

Он: — Я понял тебя. Шикарный ответ, не правда ли?

Все это как-то напомнило мне принцип работы электронного шлагбаума: он нажимает на кнопочку — шлагбаум приподнимается, но только я пытаюсь пройти, как в этот момент он резко опускает его, и я получаю этим увесистым шлагбаумом прямо по голове. Столько раз уже неизменно срабатывал этот механизм, по одной и той же схеме, но каждый раз было больно и обидно, как в первый.

Я: — Ну почему хоть тебя постоянно перемыкает? Убери ты свой шлагбаум дурацкий! Как выключить его?

Он: — У меня нет его, со мной все в порядке.

Я: — Я, что ли, больная?!

Он: — Никто не больной!!!

Я: — Значит, это просто уже какое-то «горе от ума».

Он: — Я вообще не понимаю, о чем ты говоришь.

Чехов когда-то очень точно описал состояние влюбленности: «Когда любишь, то такое богатство открываешь в себе, столько нежности, ласковости, даже не верится, что так умеешь любить».

Так может быть, все дело было в том, что проявление нежности свойственно только тому, кто действительно любит, и, наоборот, чуждо или даже пугает того, кто лишь позволяет себя любить?

Или, быть может, это несколько против мужской природы — проявлять свои чувства так же, как это делают женщины, даже если любят оба? Ведь, в конце концов, мужчины с благодарностью и с удовольствием эту нежность и ласку принимают… В этом отношении, наверное, сколько пар, столько и вариаций относительно проявления чувств, но то, что было у нас, скорее, напоминало бесконечно ласкающиеся у подножия скалы волны, разбивающиеся о ее неприступные выступы.

Бывало, он звонил мне пьяным, а потом говорил, что даже не помнил этого или, что еще нелепее, что это был не он. Конечно, романтики в этом мало, но мне хочется думать, что в такие моменты ослабевали его безупречно патрулируемые границы чувств и эмоций и он готов был впустить меня на свою территорию, но это были лишь порывы.

Однажды в компании одного из его коллег мы разговорились за чаем и не заметили, как прошло время. Немного погодя он появился и всем своим видом продемонстрировал, что его совершенно не устраивает такое положение вещей. Усевшись рядом со мной, он претензионным тоном начал что-то выговаривать своему коллеге. У меня это скорее вызвало добрую усмешку, чем насторожило, и я попыталась как-то разрядить обстановку.

Я: — Мы просто пьем чай и разговариваем.

На что, не удосужившись сделать даже поворот головы в мою сторону, он презрительно фыркнул, после чего мне была брошена фраза:

— Пока два орла разговаривают, курица молчит!

Тот факт моей биографии, говорящий о том, что до этого за всю мою жизнь никто и никогда еще не называл меня курицей, заставил меня растеряться и выпасть из разговора. В голове крутилось огромное множество вариантов ответа на эту реплику, начиная с того, что «фазану не подобает так разговаривать с лебедем», заканчивая тем, что «в таком случае яйца курицу не учат». Но, как это обычно бывает, все хорошие и нужные мысли приходят позже. Так или иначе, я снова была в его руках и, словно под гипнозом, опять шла за ним. Безусловно, у нас были и положительные моменты.

Часто у меня сами собой возникали различные идеи о том, как удивить его и как выжать максимум эмоций из того, что между нами происходило. Собственно, ничего сверхъестественного выдумывать и не нужно было, нам достаточно было находиться в одном помещении, чтобы все вокруг искрило. Но стоило всего лишь приложить к этому немного желания и фантазии, и эмоции уже зашкаливали до такой степени, что мы могли утопить в них целый город, а может, и весь мир. Одной из таких идей в моей голове родился сюрприз в виде танца для моего единственного и самого важного зрителя. Поскольку одной из моих слабостей всегда было красивое и утонченное женское белье, выбор был сделан довольно быстро в пользу кружевного корсета, чулок, платья в тон и средней высоты каблуков. С музыкой тоже все сложилось само собой, и выбранная мной композиция Кристины Агилеры вполне соответствовала моему внутреннему состоянию на тот период времени. В общем, дело было за малым — представить все это на суд моего непредсказуемого в своих реакциях на мои выходки зрителя, который еще даже не подозревал какая «участь» ему уготована. Для того чтобы в корне убить зарождающееся волнение, я предварительно потренировалась на подружке, которая вынесла свой вердикт: «Если бы я была мужиком, я бы на тебя набросилась… И я даже в какой-то момент захотела им стать!» Примерно такая реакция мне и была нужна. Волнение окончательно ушло. Но, как только мой зритель уселся в свое кресло в первом ряду импровизированного зрительного зала, оно вернулось уже в стократном размере.