Уборка в двенадцатой палате уже близилась к концу. Женька объяснил матери, что к чему, извинился и был отпущен на все четыре стороны – как показалось, чуть ли не с умилением, от которого ему стало по-настоящему неловко. Мать все еще гордилась им, возлагала на него большие надежды и верила, что он, несмотря ни на что, сумеет пробиться и когда-нибудь заживет по-человечески. И еще, наверное, чувствовала себя перед ним виноватой за то, как они жили сейчас. Хотя, если разобраться, в чем ее винить? В том, что не бросила отца, когда тот заболел, и попыталась его спасти? Интересно, кем бы она была, как чувствовала бы себя, поступив иначе…

Путь от двенадцатой палаты до кабинета главврача был недолог, но, преодолевая его под доносящееся из опустевшей комнаты Шмяка гудение пылесоса, Женька Соколкин успел сообразить еще кое-что. Наверное, глаза ему открыла суровая отповедь старшей медсестры Изольды насчет того, что женщина в пятьдесят четыре года никакая не бабуся и по-прежнему хочет оставаться красивой и привлекательной – в конечном счете счастливой.

Это в пятьдесят четыре. Изольде уже хорошо за сорок, и она, надо думать, знает, что говорит. А Елизавете Степановне Соколкиной, между прочим, в этом году, в апреле, исполнится тридцать семь. Всего-то. И, когда она идет по городу – без мешковатого халата санитарки, без этой дурацкой косынки, которая скрывает ее волосы, в туфлях на каблуке и так далее, – мужики на нее оглядываются, да еще как. Это для Женьки она просто мама – этакое бесполое всесильное существо, живущее только затем, чтобы заботиться о нем, защищать его и всячески опекать, получая вместо благодарности лишь раздраженное «Ну, мам!». А для себя? А для других? И не пора ли здоровенному лбу, который выше матери на целых полголовы, самому начать о ней заботиться?

«Дошло, – с чувством, подозрительно похожим на самый обыкновенный стыд, подумал Женька. – Наконец-то. И я еще считал себя взрослым!»

Проблема с компьютером, казавшаяся Семену Тихоновичу неразрешимой, на деле, как обычно, не стоила выеденного яйца. Женька в два счета привел старикашку в чувство, покосился на неплотно прикрытую дверь, за которой доктора под реквизированный коньячок вполне себе благодушно обсуждали ночное происшествие, и, придя к выводу, что от главврача не убудет, вышел в Интернет.

Бегло просмотрев новости, он заглянул в блог Спасателя и обнаружил там свежую статью, которая его порядком заинтересовала. Там говорилось об августовском путче девяносто первого года – событии, о котором Женька знал только из учебников и понаслышке. Спасатель высказывал предположение, что попытка переворота была всего-навсего отвлекающим маневром, чтобы узкий круг посвященных лиц мог под шумок умыкнуть пресловутое золото партии. Он приводил свидетельские показания, согласно которым в разгар путча из Москвы был отправлен какой-то загадочный вагон под усиленной охраной спецназа внутренних войск МВД, и описывал не менее загадочные обстоятельства смерти одного из членов ГКЧП, тогдашнего министра внутренних дел Советского Союза. Министра звали Борисом Карловичем Пуго. Вот это и показалось Женьке самым интересным. Во время их предпоследней встречи Шмяк намекнул, что Спасатель в своих предположениях не так уж далек от истины, и назвал это самое имя – Борис Карлович Пуго, министр внутренних дел. Похоже, он собирался сказать намного больше, но тут не ко времени принесло эту старую каргу в инвалидном кресле, и намерения Шмяка так и остались намерениями, которым, увы, было не суждено осуществиться.

Его размышления прервал короткий стук в дверь. Не дожидаясь ответа, стучавший повернул ручку и переступил порог. Подняв на него глаза, Женька непроизвольно вздрогнул: перед ним стоял тот самый коренастый тип в оранжевом пуховике, что давеча привез в пансионат подозрительную калеку с расшатанными нервами. Мохнатую волчью шапку он держал в опущенной руке, и пушистый серый с подпалинами хвост почти касался паркета. Под шапкой обнаружилась обрамленная остатками коротких щетинистых волос обширная лысина, которая блестела, как лакированная, а в чертах и особенно в выражении широкой квадратной физиономии угадывалось отдаленное сходство с физиономией покойного Шмяка. Сходство было не портретное, но при этом явное, сродни сходству между автоматами различных марок, например русским АК-47 и американской М-16. Женька даже не удивился пришедшему в голову сравнению с автоматами: он был мужчина, хоть и юный, а мужчинам свойственно узнавать оружие, как бы странно и непривычно они ни выглядело, подо что бы ни было замаскировано.

– Главврач у себя? – даже не подумав поздороваться, хмуро осведомился посетитель.

Судя по манерам, он был не из тех, кто терпеливо ждет, скромно переминаясь с ноги на ногу. Поэтому, а еще потому, что примерно представлял, какой натюрморт посетитель увидит на столе Семена Тихоновича, без предупреждения вломившись в кабинет, Женька вместо ответа привстал со стула и крикнул:

– Семен Тихонович, тут к вам пришли!

За неплотно прикрытой дверью кабинета послышался глухой торопливый шум. Потом дверь открылась, и Семен Тихонович с неподобающей его возрасту и руководящему посту поспешностью выскочил в приемную, плотно закрыв за собой дверь и преградив посетителю путь. Ввиду упомянутой поспешности маневр возымел результат, прямо противоположный желаемому: очутившись лицом к лицу с главврачом, посетитель первым делом красноречиво потянул носом.

– Здравствуйте, доктор, – сказал он. – Кажется, я не вовремя?

– Прошу вас, не обращайте внимания, – извиняющимся тоном произнес Семен Тихонович. – Просто у нас тут небольшая неприятность… Вернее, большая, – тут же поправился он. – Сегодня ночью скончался один из наших пациентов. Совершенно неожиданно. Инфаркт. Такое несчастье!

– Да, неприятно, – сочувственно покивал лысиной посетитель, которого Женька про себя окрестил Оранжевым. – Но вы-то здесь ни при чем, верно?

– Разумеется, но все же… Все же приятного мало. Но не стану отвлекать вас своими проблемами. Вы хотите навестить вашу тетушку?

– Я хочу ее забрать, – сказал Оранжевый.

Притаившийся за монитором Женька навострил уши, а Семен Тихонович заметно испугался.

– Но как же так? – растерянно пролепетал он. – Надеюсь, вы понимаете, что нашей вины в смерти пациента нет. Инфаркт не всегда могут предсказать даже опытные кардиологи, а мы…

– Вы меня неправильно поняли, – перебил его Оранжевый. – Это я должен извиниться за беспокойство. Но тут такое дело… В общем, Анне Дмитриевне нужна операция в швейцарской клинике. Операция, как вы понимаете, не дешевая, зато шансы на то, что после нее тетушка встанет на ноги, довольно велики – по словам швейцарцев, процентов семьдесят – семьдесят пять. Вчера в моем распоряжении совершенно неожиданно оказалась недостающая сумма, я сразу же связался с клиникой, и они заверили, что готовы принять нас хоть завтра. Согласитесь, упустить такую возможность было бы просто преступно. Тем более что нервы у тетушки придут в полный порядок сами собой, как только станет известно, что операция прошла успешно.

– Не могу не согласиться, – кивнул Семен Тихонович. – Такое известие поможет ей лучше любых психотерапевтических методик и препаратов. Что ж, это в корне меняет дело. Вы можете обрадовать свою родственницу и помочь ей собраться. А я тем временем подготовлю документы на выписку и ваши деньги – разумеется, за вычетом суммы за проживание и лечение…