Девушку я узнал сразу.

Продикус выбрал из связки ключ от моей камеры и открыл дверь. Широко распахнул ее и вошел, грубо бросив рабыню на колени передо мной.

— Она твоя на ночь, — сказал он. — Не убивай ее и не ломай ей кости.

— Понимаю, — ответил я.

Повернувшись ко мне спиной, Продикус покинул камеру, снова запер ее и исчез в глубине коридора. Девушка взглянула на меня с ужасом.

— Пожалуйста, не делай мне больно, господин, — проговорила она.

Я, признаться, удивился ее обращению, а затем вспомнил: мне отдали ее на ночь. Я мог владеть ею этой ночью!

— Встань, Лола, — сказал я.

На четвереньках рабыня отползала от меня, пока не оказалась у решетки.

Я приблизился к ней. Тогда Лола поднялась, прижавшись спиной к железным прутьям. Она боялась смотреть мне в глаза и отворачивала лицо.

— Мне жаль, что я так часто обижала тебя, господин, — прошептала девушка.

Мне припомнились многие примеры ее жестокости: удары хлыста, которыми она удостаивала меня, тычки ее маленьких кулаков, пинки, ее постоянное желание унизить меня. Лучше всего я запомнил, как она разлила вино и приговорила меня к двадцати ударам «змеей». Леди Джина милостиво сократила их количество до пяти. Двадцать ударов могли стоить мне жизни!

Меня раздражало, что Лола не смотрит мне в глаза. Неожиданно для самого себя я сжал ее рот пальцами, вдавив щеки между зубов, и, причиняя ей боль, повернул голову рабыни так, чтобы видеть ее лицо. Однажды на моих глазах стражник сделал так же с Телой, когда та не сразу обратила на него внимание. Против этого приема любая женщина бессильна. Испытав его на себе, она сразу же подчиняется. Удерживая Лолу таким образом, я заставил ее посмотреть на меня. Рабыня испугалась еще сильнее. Но внезапно я понял по ее глазам, что она сама хочет, чтобы с ней обходились жестоко. Впервые в жизни я подчинил женщину, как грубый мужчина, ее хозяин. Это чувство я запомнил навсегда. Но тогда я отпустил ее.

— Почему ты разлила вино и обвинила в этом меня? — спросил я.

— Это была шутка, — прошептала Лола.

— Не лги мне!

— Я ненавидела тебя, — ответила она.

— Ты и теперь ненавидишь?

— О нет, господин, — торопливо сказала рабыня, — теперь я люблю тебя и хочу угодить тебе. Пожалуйста, будь добр со мной.

Я улыбнулся. Вряд ли Лола когда-нибудь предполагала, что однажды окажется в моей камере.

— Почему именно двадцать ударов «змеей»? Ты хотела убить меня? — спросил я.

— Ты сильный, — ответила девушка, слегка нагнув голову вниз. — Ты выдержал бы двадцать ударов.

— Неужели ты ненавидела меня так сильно?

— Да, господин, — проговорила Лола и поспешно добавила: — Но это в прошлом. Теперь я люблю тебя. Пожалуйста, будь добр со мной, господин.

— Давай я освобожу тебя от этого хлыста, — сказал я и потянулся, чтобы отвязать орудие пытки с ее шеи.

Рабыня подняла голову, прижавшись к решетке. Ее чудные обнаженные плечи вжались в стальные прутья.

— Ты собираешься применить его? — спросила Лола.

— Я не слышал, как ты сказала «господин», — ответил я.

— Господин, — поспешно произнесла она.

Отвязав хлыст, я вернулся к скамье и сел, после чего посмотрел на девушку, стоящую у решетки.

— Подойди и встань на колени, рабыня.

Лола подчинилась.

— Я буду выпорота, господин? — спросила она.

— Молчи.

— Слушаюсь, господин.

Я смотрел на девушку и ощущал противоречивые чувства. Лола — одна из красивейших женщин, каких я когда-либо видел. Сейчас она стоит передо мной на коленях, испуганная и покорная, обнаженная и закованная в наручники. Эта красавица в моей власти, и я могу сделать с ней все, что сочту нужным. Да, она причинила мне много боли и обижала меня. Но, как ни странно, несчастья и унижения, испытанные мною по ее вине, не главенствовали в моем сознании. Мне представилась возможность выместить обиды на ее красивой коже. Но это не занимало меня. И уж точно не казалось мне самым важным и захватывающим в данной ситуации.

Я смотрел на красивую женщину, стоящую на коленях, закованную в наручники. Рабыня должна повиноваться — эта мысль буквально опьяняла меня.

— Господин… — проговорила Лола.

— Да?

— Меня не кормили с утра. Можно я поем?

Я взял кусок мяса из миски и протянул ей.

— Спасибо, господин.

Аккуратно повернув голову, Лола взяла кусок зубами. Какое-то время я кормил ее с рук. Она зависела от меня в еде и питье.

Я с трудом понимал происходящее. Раньше мне не верилось, что мужчина может испытывать подобные чувства.

Затем я поставил миску на пол, и Лола, опустив голову, буквально погрузилась в ее содержимое. Я смотрел на рабыню и понимал: она в моей власти. В эти часы она принадлежит мне.

Я боролся с невероятным всплеском силы и наслаждения и знал, что на самом деле борюсь со своим мужским началом, борюсь против могущества и страсти, славы и радости. Потому что я — землянин. Но прежде чем мне удалось искренне осудить и подавить свои желания, я осознал, что значит быть мужчиной по закону природы. Я познал вкус господства.

Но вновь и вновь мне приходилось вспоминать, что я землянин и что моя мужская природа должна быть подавлена. Испытывая жажду, я не должен пить. Голодая, я не должен есть. Нельзя доверять себе. Следует безоговорочно верить другим — слабакам, не умеющим быть сильными, чья безопасность состоит в обескровливании более опасных зверей. Рабам выгодно, чтобы короли не предъявляли претензий на трон.

Затем меня охватило раскаяние и чувство вины. Как я только осмелился так думать? Природа ошибается! Человек не должен подчиняться законам царства зверей!

Почему, собственно, мне следует удовлетворять свои потребности? Разве у меня есть право на них? Мужчины должны уподобиться растениям, а не хищным животным.

Но кто прикажет льву стать цветком? Несомненно, только цветок. Кто прикажет мужчине не быть мужчиной? Несомненно, растение, которое боится шагов тяжелой лапы, уверенной поступи воина.

Я засмеялся — внутри меня бушевали немыслимые противоречия. Несомненно, я, человек с Земли, хорошо знаю, как следует жить. Меня научили этому, и если, существуя по принципу самоотречения, я стал несчастлив и жалок, какое это имеет значение в общем устройстве мира? Что я понимал о самом себе? Откуда во мне это чувство собственной значимости? Разве лев или мужчина важнее насекомого или цветка? И если растений больше, чем львов, не правильнее ли сделаться цветами? Львам будет непросто притворяться растениями, но пусть они стараются получше. А самое главное — пусть цветы даже не догадываются, что среди них прячется лев. Это может их расстроить, и тогда поникнут их нежные лепестки.