— Уходим!

Поползли прочь от места выстрела. А там уже одна, вторая мина ахнули. Мокрые ошметки по спине застучали. Мины серьезные, восьмидесятимиллиметровки. Ныряем из одной воронки в другую, а очередная мина уже метрах в семи сбоку рванула. Ноги взрывной волной подбросило, ядовито пахнуло взрывчаткой. Макуха позади полз. Живой? Пока да. А что там через минуту будет… Кусты не слишком густые да еще по-зимнему голые. Увидели нас. Пошли пулеметные трассы. В метре над головой идут. Жутко. И еще эти чертовы мины. Все, конец! Такая мысль мелькнула у меня. Девятнадцать годков бог отмерил — весь мой век

И на месте лежать нельзя. Накроет миной. И ползти не менее опасно. Пули визжат, воют, разрывные, как пистолетные выстрелы хлопают. Макуха голову приподнял:

— Колян. Что делать бу…

И не договорил. Мотнуло голову набок. Каску сорвало, из-под капюшона выбило. Подполз ближе. Готов мой Макуха! Вместе с каской голову навылет пробило. С правой стороны кусок кости торчит и течет красное с серым. С минуту я, как оглушенный, лежал. Пришел в себя от очередного взрыва и, уже не раздумывая, пополз к блиндажу. Полз так, что земля из-под подошв отлетала. Локтями лихорадочно отпихиваюсь, кажется, лечу над землей. Мама! Под носом очередь в чернозем вошла. Вторая в сантиметрах над головой, едва шапку не задела. Я каску на «охоту» не надевал. Тонкие у нас каски были, жестянки. Толку мало, а слышимость ухудшает. Третья очередь — и снова в меня. Сплошная, нескончаемая. Смесь из трассеров, разрывных и еще черт знает каких.

Но дополз я до блиндажа. Нырнул в дыру, не чувствуя вони. Присел в воду. Минут двадцать отходил, слушая, как взрываются мины и стучат пулеметы с обеих сторон. Потом захолодало, затрясло от ледяной воды. Вылезать боюсь. А тут еще вода от взрывов рябит и гонит ко мне чей-то давнишний труп. Отпихнул его прикладом. Вытерпел еще час и выполз под укрытие бетонных обломков. Немного отошел, кое-как дождался темноты и переполз к своим. Ротный-семь глянул на меня, мокрого, облепленного грязью.

— Убили напарника?

— Да. Может, вытащим?

Капитан проводил взглядом очередную осветительную ракету, выпущенную немцами. Неживой, мёртвенно-белый свет заливал нейтралку. Ракета опускалась медленно, на маленьком парашюте.

— Пусть лежит. Чего людьми рисковать? У меня и так сегодня минами двоих накрыло. Наступление начнется, подберут, похоронят. Ладно, иди, чистись и шагай в свой штаб. На доклад…

Ординарец капитана дал мне воды, щетку, и спустя четверть часа я шагал к штабу батальона. В воздухе ощутимо пахло весной. Март на исходе. Было жалко Макуху, обидно, что капитан не предложил даже чаю. А мог бы и водки. Впрочем, за какой хрен? За то, что пролазал день безрезультатно, помощника погубил, да еще такую кутерьму поднял. Может, из-за нас с Макухой двоих бойцов в роте убило или ранило. Капитан сказал «накрыло». А насмерть или подранены — я спросить не решился.

Распутица и бездорожье ранней весны сорок четвертого года хоть и замедлили наступление, но фронт продолжал катиться на запад. Наш полк тоже готовился к наступлению. Помню, возле штаба толпились одетые в новую, необмятую форму наголо стриженные мальчишки, почти дети, парни постарше и пожилые, в моем понятии, лет за тридцать. Выделялись смуглые худые ребята из Средней Азии, державшиеся особняком.

— Откуда приехали? — спросил я у одного.

Тот неопределенно пожал плечами. Второй тоже не понял, а может, сделал вид, что не понял вопрос. Если бы мне кто тогда сказал, что большинству из них, ехавших долгие тысячи верст из своих далеких аулов и кишлаков, наша война совершенно не нужна, я бы возмутился и не поверил. Большинство из них погибнут в первых же боях, но уцелевшие быстро «вспомнят» русский язык и станут неплохими солдатами. Заматеревшие, в затянутых гимнастерках, с медалями, ладно сидевшими пилотками, они вольются в общий поток защитников и освободителей страны. Поэтому я терпеть не могу слово «чурка». Погибших узбеков, таджиков и многих других южан хоронили в тех же братских могилах, что и русских, украинцев, белорусов. У нас была разная вера, но над братскими могилами молитвы никто не читал.

Поступило новое вооружение. Противотанковые пушки ЗИС-3, станковые пулеметы Горюнова, более легкие, современные, с тонким стволом, не нуждавшимся в водяном охлаждении. В ротах стало заметно больше автоматов. Примерно треть восьмой роты была вооружена ППШ, с круглыми дисками и новыми рожковыми магазинами на тридцать пять патронов. Рожковые магазины были более надежными, чем диски, с их довольно сложной пружиной. Но стали поступать жалобы, что рожки легко выскакивают из пазов при резких движениях. Большинство бойцов предпочитали пользоваться старыми привычными дисками на семьдесят патронов. Их большая емкость давала преимущества в скоротечном наступательном бою, схватках в траншеях, когда некогда менять магазины.

Я продолжал выходить на «охоту», увеличивая счет убитых немцев. Когда он дошел до тридцати, комбат Орлов твердо пообещал написать представление на орден Красной Звезды. Но накопившаяся неприязнь к Орлову и пережитая не раз близость смерти изменили меня.

— Спасибо, товарищ майор. Вы меня и так медалями обвешали.

Орлов посмотрел сначала на телефонистку Люду, которая по-хозяйски крутилась в добротной просторной землянке, а на связи сидел молодой боец.

— Выйди, Людмила, — тихо проговорил он.

Женщина молча удалилась, а майор, не приглашая меня сесть, сказал:

— Заелся, сержант?

— Чем я заелся? — кипела во мне злость. — Мясом, что ли? Так в каше я его и не увидел. До меня сожрали.

— У жида Риккерта нахватался привычек?

— Он не жид. Отец — эстонец, мать русская.

— Эстонцы те же фашисты. Немцев с хлебом-солью встречали.

— Не знаю, не видел, — резко отозвался я.

Орлов, наверное, понял. Разговор на таких тонах между командиром батальона и каким-то сержантом принижает прежде всего комбата, с его тремя блестящими орденами и майорской звездой. Он сменил тон.

— Сапоги у тебя замухрыженные. Сходи к старшине, получи новые. И шмутье пусть сменит, смотреть гребостно.

— Срок носки еще не вышел, — лез я на рожон. — Постираюсь, почищусь, только с нейтралки явился. А сапоги дружок подлатает.

— Кругом! — рявкнул Орлов. — Выполнять, сержант!

Так я получил новые добротные сапоги и все остальное. Помылся, влез в хрусткое свежее белье и отправился отдыхать.

Примерно к тому же периоду, после двух-трех дежурных вылазок, относится врезавшийся мне в память «поединок» с немецким минометом. Как ни странно звучит, но пережил я и такой эпизод. Один из последних в моей карьере снайпера.

Это был легкий немецкий миномет, калибра 50 миллиметров, о котором я не раз упоминал и который попортил мне немало крови. Миной из него убили моего первого наставника в снайперском деле, Ивана Митрофановича Ведяпина.

В 1944 году эти минометы уже начали снимать с вооружения и наши войска, и немецкие в связи с недостаточной мощностью. Но использовались они еще широко. Вредной штукой была эта короткая труба с четырехугольной плитой. Весил миномет всего 14 килограммов, а сама мина — 900 граммов. Бил он на полкилометра. Обслуживал миномет расчет из двух-трех человек. Пользуясь тем, что его можно легко перетаскивать с места на место и устанавливать даже в небольших воронках или окопчиках, немцы применяли этот «самоварчик» довольно активно. Благо наштамповали их еще до войны в достатке, да и мин хватало.