Женщина моя переступила порог и шла, не отрывая глаз от клинка, чтоб стать между мной и сталью.

Она дошла и остановилась посреди предметов, валявшихся на полу, не заметив их.

Она читала молитву. Я думал, будто бы в предшествующие мгновения испытал ужас – от первого и до третьего звона стали. Но нет… ужас опрокинулся в мое сердце лишь вот теперь! Броситься на нее. Повалить на пол. Закрыть ее своим телом … Но сделать этого я не мог! – предательское, остановилось у меня в груди сердце.

Я видел, как из-за плеча ее полыхнула маленькая алая молния… и острие – точка, где сошлись лезвия – выглянуло между ее лопаток. И снова не пролилась кровь.

Я уцепился взглядом за вздрагивающий, висящий в воздухе… высвободившийся клинок. Направленный в мою грудь. С какой-то даже отрадой впивался зрачками в блеск… впивался зрачками в блеск… впивался зрачками в блеск… чтобы не опустить глаза – на пол.

И сколько же прошло времени для меня? И мне подумалось вновь, что только вот теперь я пережил ужас.

Теперь. И не было на этот раз от него исхода! Какой же демон, хозяин какого ада заставил меня произнести в сердце моем вопрос: а если бы я знал наперед – взялся ли бы я тогда исполнять заказ? или бы я выгнал тогда колдуна, с проклятиями, из моего дома?

И вот, я различил шепот в сердце своем: не выгнал бы.

Я проклинал свое сердце. И час зачатия своего… И, в безумии, я проклинал Бога, который вкладывает в свои создания сердца чудовищ!

И вдруг я произнес громко – и неожиданно для себя – слова, глядя на приближающееся острие. И даже то не я произнес , а словно бы это Кто-то приказал сказать их моему голосу:

– Ты отобрал у меня и зверя, и человека. И самую мою душу. И даже моего Бога ты хочешь, вроде бы, у меня отнять… Ты не оставил мне здешнего ничего. И вот – я более уже не боюсь… свободы. Доверши дело!

И, только я сказал это, как сразу вдруг потерял из виду блестящее острие.

Оно неведомо куда кануло, а вот шип, что предназначен для рукояти – он оказался близко перед глазами. И в это же мгновение заскользил, стремительно ускоряясь, куда-то в сторону. Он оставался в центре моего зрения, этот шип, но словно обегал круг… огромный!

Он сокрушал стены . Легко, как вспарывает разогретый нож масло. И открывался свет…

И вот он перечеркнул свой собственный же след пустоты, сей шип – и потолок рухнул! Или, наоборот, это я, каким-то образом вознесенный вверх силою вращающегося клинка, разбился – в ослепительной огневой вспышке! – о балки свода.

* * *

Так это мне показалось. Но не было оно так. И не успело истечь мгновение, которое я принимал за вечность, а я уже это понял.

На самом деле была дорога. Петляющая. От кузницы и до церкви.

Знакомая до того, что каждый ее изгиб я даже уже и не помню, когда не знал.

И я стою на дороге. Солнце и Луна светят… Нет – я не стою, я двигаюсь по этой дороге и… тоже нет!

А было: я не стоял и не шел по этой дороге – я просто был .

Потому что эта дорога шла через бытие меня . Я был я. И я был эта дорога. И… да, я был и мой ученик! Радующийся и невредимый, он тоже был на дороге, как был и я.

Как я, но – между мною и кузницей, не изменившей свои всегдашние очертания. А между учеником и кузницей, радующийся и невредимый… мой пес. И зверь мой тоже был я!

И ученик подошел ко мне – хотя он оставался на месте – мы взялись за руки.

И прежде мы постоянно хотели с ним взяться за руки. Только раньше – не здесь – мы сделать этого не могли.

И пес мой бежал ко мне – и оставался на месте – и становился на задние лапы и клал передние мне на плечи. Так ластиться ко мне он стремился всегда и раньше. Но редко я позволял ему, ведь я знал: хозяин и повелитель его, я должен быть строг.

Но вот я обратился в другую сторону. Не оборачиваясь. Не отпуская руку ученика и продолжая все чувствовать язык пса на своем лице. И увидел: женщина моя – невредимая… радующаяся… – здесь, на этой самой дороге!

И я увидел: она… между мной и церковью. Как это я не понимал раньше? Она – между мной и церковью… потому что она есть я… и она – ближе к церкви.

Вот я иду к моей женщине – и остаюсь на месте – и уже вот… мы обнимаем друг друга! И больше никогда между нами не будет недобрых слов…

И мы смеемся друг другу. Ну, то есть, это я смеюсь над собой: как же это я сумел думать, что могут они куда-то от меня деться? Мой человек… и зверь мой… и… самое дыхание мое – мое сердце, моя душа!

Ведь это ли не есть я?!

Вот светят оба Светила, и в их едином луче я могу различать все ясно. Я вижу в их едином луче, что не уходит ничего из того, что есть .

И так оно есть всегда… Только, когда светила восходят на небе то одно, то другое, как это и бывает обычно, сущее принимает разные формы. И формы – то появляются или же исчезают, но может ли исчезнуть у меня то, что само есть я??

Тогда я различил колдуна. Как будто бы дождавшись этой мысли моей, он появился вдруг на дороге со стороны кузницы.

Вот поравнялся он с моим зверем, не предложив ему ничего. И он оставался с ним; и двинулся сквозь него дальше…

Вот – миновал он ученика, и проницая его и все-таки оставаясь с ним, и я видел: они смотрели в глаза друг другу…

И вот приблизился он ко мне. И стал рядом…

И что же это я говорю – стал рядом ? Ведь рядом он был всегда, мой колдун… И это тоже был я!

Я видел, как протянул колдун руку к моей груди.

И только лишь тогда я заметил: сверкающий клинок Осознания, пронзая меня насквозь, вздрагивает у меня в груди, проницая сердце.

И, улыбаясь, колдун извлек из моего сердца заказанный им клинок. И миновал он меня, унося его. Но все-таки живая сталь Осознания оставалась в сердце.

Ибо ведь оно – сердце – оно и было рукоять заказанного меча! Этого не ведал колдун, а так оно испокон: нерукотворная рукоять объемлет этот клинок… могущественный, но рукотворный.

Блестело лезвие Осознания на его плече, и он шел…

И женщина благословила его. И он преклонил колена. И оставался с ней; и шел дальше.

А я смотрел ему вслед. И видел: какая-то темнота, как огонь, течет – встреч ему и по обе стороны от его дроги.

И странно мне это было, поскольку никакой тьмы раньше не замечал я здесь, в едином луче Светил, и даже никакой тени.

Я видел, как выгорает трава по краям дороги – там, где проходит тьма. И некоторые языки тьмы были подобны зверю, а некоторые – человеку.

Среди же этих людей, сделанных из огня тьмы, были и подобия колдуна. И были мои подобия, но было мне хорошо известно: ни эти, и никакие другие рода испепеляющих языков не есть я! Я есть и человек, и зверь; я есть я, и я есть моя душа; и я же есть мой колдун, стремящийся искать дальше. Но вот разорвал клинок, им заказанный, стены моей тюрьмы. И я знаю: испепеляющий мрак – какую бы он форму ни принимал – не есть я!