– Не представляю, чтобы он об этом проболтался.

– Согласна, но проговориться может кто-то другой. Сейчас самое важное иметь свои глаза и уши в его окружении.

У Южного пирса Элейн повела Мерсер по тропинке на север и, остановившись у одной калитки, открыла ее. За ней оказались ступеньки, которые вели на небольшую площадку. Элейн показала на двухэтажный дом в конце аллеи с тремя квартирами – каждая с отдельным входом.

– Квартира справа принадлежит нам, во всяком случае, пока. Я здесь живу. Но через пару дней сюда заедет кто-то другой. Я сообщу вам номер.

– За мной будут следить?

– Нет. Вы действуете по своему усмотрению, но на всякий случай тут всегда будет находиться друг. И я бы хотела каждый вечер получать от вас по электронной почте письмо, как бы ни развивались события. Договорились?

– Конечно.

– А сейчас мне пора. – Элейн протянула правую руку, и Мерсер пожала ее. – Удачи, Мерсер, и постарайтесь относиться к этому как к отпуску на пляже. А когда познакомитесь с Кэйблом и Ноэль, вам наверняка понравится их общество, и вы сможете даже развлечься.

– Посмотрим, – отозвалась Мерсер, пожимая плечами.

10

Галерея «Дамбартон» располагалась в Джорджтауне всего в квартале от Висконсин-авеню. Она была маленькой и занимала первый этаж старого дома, нуждавшегося в покраске и, возможно, новой крыше. Хотя на Висконсин-авеню всегда бурлили людские потоки, в галерее с практически голыми стенами, как правило, было пустынно.

Галерея специализировалась на современном минималистском искусстве, явно не пользовавшемся популярностью, во всяком случае, в Джорджтауне. Однако ее владельца – пятидесятидвухлетнего Джоэла Рибикоффа, дважды отсидевшего за торговлю крадеными предметами искусства, – это ничуть не смущало.

Его художественная галерея на первом этаже была прикрытием, призванным продемонстрировать окружающим – а после двух приговоров и восьми лет за решеткой Джоэл не сомневался, что находится под постоянным наблюдением, – что теперь он взялся за ум и пытается свести концы с концами, подобно многим галеристам Вашингтона. Он играл в эту игру и для большей правдоподобности устраивал презентации, поддерживал знакомство с немногочисленными художниками и клиентами и даже завел веб-сайт.

Он жил на третьем этаже того же дома. На втором располагался его офис, где он вел свой настоящий бизнес – совершал сделки по продаже краденых картин, гравюр, фотографий, книг, рукописей, карт, скульптур и даже поддельных писем, якобы написанных знаменитыми покойниками. Ни два приговора, ни ужасы тюремной жизни не сумели заставить Джоэла жить по закону. Для него жизнь в преступном мире была намного привлекательнее и прибыльнее забот о маленькой галерее и продвижении искусства, мало кого интересующего. Джоэл любил острые ощущения, которые испытывал, связывая воров с жертвами их краж или посредниками, а также разрабатывая многоходовые сделки со множеством участников, при которых ценности не светились, а деньги переводились на офшорные счета. Он редко покупал добычу сам, предпочитая выступать в роли опытного посредника, чистого перед законом.

ФБР провело с ним беседу через месяц после кражи рукописей Фицджеральда в Принстоне. Конечно, Джоэл ничего не знал. Через месяц агенты ФБР снова к нему пришли, но он по-прежнему не располагал никакой информацией. Зато после этого он оказался в центре событий. Опасаясь, что ФБР прослушивает его телефоны, Джоэл исчез из округа Колумбия и ушел в глубокое подполье. Используя предоплаченные и одноразовые сотовые телефоны, он связался с грабителем и встретился с ним в мотеле на автостраде неподалеку от Абердина, штат Мэриленд. Вор представился как Дэнни, а его сообщника звали Рукер. Пара крутых парней. Расположившись на дешевой кровати двухместного номера по семьдесят девять долларов в сутки, Джоэл осмотрел пять рукописей Фицджеральда, которые стоили больше, чем любой из них мог вообразить.

Джоэл видел, что Дэнни – без сомнения, главарь банды или того, что от нее осталось, – отчаянно хотел скинуть награбленное и убраться из страны.

– Я хочу получить за них миллион долларов, – сказал он.

– Эта сумма нереальна, – отозвался Джоэл. – У меня есть всего один-единственный клиент, с кем я в принципе могу поговорить об этих книгах. Сейчас все ребята в нашем бизнесе перепуганы до смерти. Федералы капитально всех обложили. Максимум… нет, единственное, что я могу предложить, – это полмиллиона.

Дэнни выругался и принялся нервно расхаживать по комнате, изредка останавливаясь у окна, чтобы чуть отодвинуть занавеску и посмотреть на автостоянку. Джоэлу надоело это представление, и он заявил, что уходит. Тогда Дэнни сдался, и они оговорили детали. Джоэл ушел, прихватив с собой только портфель. После наступления темноты Дэнни погрузил рукописи в машину и отправился в Провиденс, где они договорились встретиться в следующий раз. Там его уже ждал Рукер – давнишний армейский приятель, который тоже пошел по кривой дорожке. Обмен состоялся три дня спустя с помощью еще одного посредника.

Сейчас Дэнни и Рукер вернулись в Джорджтаун в поисках своего сокровища. В первый раз Рибикофф его здорово надул, но такое больше не повторится. В семь вечера среды 25 мая, когда галерея закрывалась, Дэнни вошел через главный вход, а Рукер влез в кабинет Джоэла через окно. Заперев все двери и погасив везде свет, они отнесли Джоэла в его квартиру на третьем этаже, где связали, заткнули рот и принялись выбивать информацию.

1

При Тессе день начинался с восхода солнца. Она вытаскивала Мерсер из постели, и они вместе пили кофе на веранде, с нетерпением ожидая первых лучей оранжевого светила на светлеющем горизонте. Как только солнце вставало, они быстро бежали по настилу к пляжу, чтобы провести его осмотр. Позже утром, когда Тесса уходила ухаживать за клумбами на западной стороне участка, Мерсер часто возвращалась в постель, чтобы хорошенько выспаться.

С разрешения Тессы, Мерсер выпила свою первую чашку кофе в возрасте десяти лет, а мартини попробовала в пятнадцать. «Всему свое время», – любила приговаривать бабушка.

Но теперь Тессы не было, а восходов Мерсер видела достаточно. Она проспала до девяти, и ей нравилось вставать не сразу, а еще поваляться немного в постели. Пока заваривался кофе, она бродила по коттеджу в поисках идеального места для творчества и не находила его. Теперь, когда над ней ничего не висело, Мерсер решила писать, только если ей будет что сказать. Все равно сроки сдачи рукописи истекли целых три года назад. Если издательство в Нью-Йорке сумело прождать все это время, то еще один год наверняка ничего не изменит. Ее агент иногда справлялась, как идет процесс, но делала это все реже. Их беседы были краткими. Во время долгих переездов из Чапел-Хилла в Мемфис, а затем во Флориду Мерсер мечтала и витала в облаках, и порой ей даже казалось, что роман вот-вот начнет вырисовываться. Она собиралась выкинуть первые наброски и все, что успела написать, и начать роман с чистого листа, но уже серьезно и основательно. Теперь, когда ее больше не тревожили долги и не мучили мысли о поисках работы, Мерсер чувствовала удивительный подъем от отсутствия отравляющих жизнь хлопот. Как только она устроится и отдохнет, то сразу же непременно приступит к работе и станет писать по тысяче слов в день как минимум.