— Кровь в дыхательных путях указывает на то, что она вдохнула ее или... захлебнулась ею. В любом случае это означает, что жертва еще дышала в момент нанесения повреждения.

— Что это могло быть за повреждение?

— Проникающее ранение. Ей проткнули или разрезали горло. Никаких других следов повреждения нет ни у основания черепа, ни на легких, ни на шее. Я не вижу ни контузий, ни сломанных костей. Гиоид не поврежден. Жертве, по всей вероятности, больше двадцати лет, и она, что еще вероятнее, не была задушена ни руками, ни ремнем или веревкой.

Кожа под подбородком и поверхностные мышцы сгорели, — продолжала я, поправляя прикрепленный к одежде микрофон. — Свернувшаяся под воздействием высокой температуры кровь обнаружена в дистальной трахее, первичных, вторичных и третичных бронхах. Гемоаспирация и кровь в пищеводе.

Я сделала Y-образный надрез на обезвоженном, обезображенном теле, и дальше все прошло в общем-то вполне рутинно. Внутренние органы, хотя и сварились, остались в пределах нормы, а репродуктивные лишь подтвердили пол жертвы. Кровь обнаружилась также и в желудке, который оказался пустым и нерастянутым. Вероятно, она очень мало ела. Никаких заболеваний, никаких повреждений.

Точно определить рост не представлялось возможным, но я могла рассчитать его с помощью регрессивной формулы Троттера-Глезера, которая учитывает соотношение длины бедра и роста жертвы. Сев за стол, я принялась листать «Остеологию человека» Басса, пока не нашла подходящую для данного случая таблицу, составленную на основе изучения белых женщин-американок. В соответствии с ней при длине бедра 50,2 сантиметра, или около двадцати дюймов, прогнозируемый рост женщины должен составлять пять футов и десять дюймов.

С весом обстояло хуже, потому что никаких таблиц, диаграмм или научных расчетов просто-напросто не существовало. В нашей работе вес чаще определялся по размеру сохранившейся одежды. Погибшая носила джинсы восьмого размера. Полагаясь на имеющиеся в моем распоряжении данные, я предположила, что она могла весить от ста двадцати до ста тридцати фунтов.

— Другими словами, она была очень высокая и очень худощавая, — сказала я Макговерн. — Мы также знаем, что у нее были светлые волосы, что она вела активную сексуальную жизнь, вероятно, не боялась лошадей и умерла в доме Спаркса до того, как до нее добрался огонь. И наконец, нам известно, что она получила два прижизненных повреждения: одно в верхней части шеи, другое на левом виске. Как они были нанесены, я сказать не могу.

Пока я собирала бумаги, Макговерн задумчиво смотрела на меня, потом сняла маску и защитный козырек и развязала лямки халата.

— Если у нее были проблемы с наркотиками, можно ли это каким-то образом определить? — спросила она, и в этот момент зазвонил телефон.

— Только в том случае, если их принимали незадолго до смерти. На легких могут остаться кристаллы или чужеродные гранулемы от таких материалов, как, например, тальк. К сожалению, участки, на которых можно было бы найти следы от иглы, отсутствуют.

— А мозг? Разве хроническое употребление наркотических веществ не причиняет видимых изменений? Я имею в виду, если она начала испытывать серьезные проблемы психического характера, неадекватно себя вести? Спаркс, похоже, считал, что у нее было какое-то нервное расстройство. Может быть, депрессия или даже маниакально-депрессивный психоз. Вы можете это определить?

К этому времени череп уже был вскрыт, и рассеченный мозг еще лежал на доске.

— Во-первых, мы не получим никакой информации, потому что мозг сварился, — ответила я. — Но даже в том случае, если бы этого не случилось, искать морфологический коррелят определенного психиатрического синдрома можно в большинстве случаев только чисто теоретически. Некоторого рода указателем на существование названной вами проблемы могло бы служить расширение борозд или уменьшение серого вещества как следствие атрофии, но лишь при условии, что нам был бы известен вес мозга в тот период, когда она была здорова. Тогда я сказала бы: «О да, ее мозг весит на сто граммов меньше, значит, она страдает от психического заболевания». Поэтому, если только у нее нет повреждения мозга или травмы головы, которые могли бы указать на существование проблемы, ответ на ваш вопрос звучит так: нет, я не могу это определить.

Макговерн молчала, очевидно, заметив, что с ней разговаривают далеко не дружеским тоном. Я же, сознавая, что веду себя неоправданно резко и сухо, ничего не могла с собой поделать. У крайнего стола уверенно работал Раффин, совсем еще молодой парень, прошедший подготовку в похоронной конторе. Поймав мой взгляд, он подошел ближе.

— Чак, пожалуйста, закончите здесь и уберите ее в холодильник.

— Конечно, мэм.

Он вернулся к своему столу, а я стянула перчатки и бросила их вместе с маской в красный контейнер для биологически опасных предметов.

— Пойдемте в мой кабинет и выпьем кофе, — предложила я, постаравшись проявить хоть немного любезности. — Там же и поговорим.

В раздевалке мы вымыли руки антибактериальным мылом, и я оделась. Мне хотелось задать Макговерн несколько вопросов и, откровенно говоря, узнать побольше о ней самой.

— Возвращаясь к возможности спровоцированного наркотиками психического заболевания, — заговорила она, когда мы вышли в коридор. — Многие из таких больных тяготеют к самоуничтожению, верно?

— В той или иной степени и форме.

— Они становятся жертвами несчастных случаев, совершают самоубийства, и это возвращает нас к самому главному вопросу. Не случилось ли нечто подобное и здесь?

— Не могу сказать ни да, ни нет. Я лишь знаю, что еще до того, как умереть, она получила два ранения, одно из которых весьма серьезное.

— Но ведь она могла нанести их сама, если была не в себе. Мы не раз видели, как уродуют себя душевнобольные.

Она была права. Я могла бы привести немало случаев, когда люди перерезали себе горло, пронзали себе грудь, ампутировали конечности, стреляли в половые органы или топились в реках и озерах. А также прыгали с высотных сооружений и устраивали самосожжение. Список того ужасного, что делали с собой человеческие существа, был достаточно велик, и каждый раз, когда я думала, что видела уже все, кто-нибудь изобретал что-то новое и жуткое.

Едва я открыла дверь, как на столе зазвонил телефон, и я поспешила снять трубку.

— Скарпетта.

— У меня для вас первые результаты, — сказал токсиколог Тим Купер. — Этанол, метанол, изопропанол и ацетон — ноль. Угарный газ — менее семи процентов. Продолжаю работу.

— Спасибо. Что бы я без вас делала? — Я повернулась к Макговерн: — Она умерла до пожара. Причина смерти — обескровливание и асфиксия, вызванные аспирацией крови, причиненной проникающим ранением в шею. Как именно оно было нанесено, я пока сказать не могу, ответить на этот вопрос предстоит дальнейшему расследованию, но полагаю, что у нас есть основания говорить об убийстве. Сейчас нам надо провести идентификацию, и именно этим я займусь в ближайшее время.