Что-то призрачное и непонятное, казалось, повисло в этой тишине. «Непонятное ли?» Сергей уже не знал.

— Да и в самоуничтожении вашем тайна. — Задумчивый голос появился вновь. — Вот Фокин говаривал, что человек мучающийся, сомневающийся — самый здоровый из здоровых. Начинал с Набокова, а пришёл к Карамазовым и «Шинели». Финала-то два — рождение или петля. Но который лучше, поди угадай. Что или кто получается в результате? Не мучающийся и не сомневающийся. Так бывает в обоих случаях. Абсолютно уверенный только в собственной правоте… Между прочим… э-эй, ты слушаешь меня? Последнее тебе к размышлению, коли тем же путём.

— А что, есть третий? — пробормотал Сергей.

— Да как же! Просто жить. Утром завтракать, ходить на работу, вечером читать газеты или смотреть футбол… хе-хе, незамысловато, в общем. Всё лучше размышлений. Несчастье-то рядом. Как и озарение! Вот тот же Фокин… ох, дался же он мне…

— Я правильно понимаю, Валерий?

— Правильно, правильно. Мог бы не спрашивать. Так он, родимый, признавал, что театр — это чума, болезнь. Высокая, наивысочайшая болезнь.

— Один из его героев! Сам он мог думать иначе! — воскликнул Сергей. — Ведь иногда у некоторых его коллег такая болезнь не просто высочайшая, но и со смертельным исходом. Смертельно заболевает душа. Лучше бы им не болеть вовсе. Не мучиться. Оставаться здоровыми, как во времена молодости, и не прикасаться к искусству.

— Ну вот. Опять обо мне. Смертельно заболевает, со смертельным исходом…

Сергею показалось, что собеседница расстроилась.

— Хотя, пожалуй, ты прав, — продолжил голос. — Неразлучны мы с вами. Иногда и при жизни в обнимку… Не зря, ох, не зря затеяла я этот разговор. Обогатилась свежими идеями, так сказать. — И, с усмешкой щёлкнув языком, добавила: — В следующий раз приду во всеоружии… Эх-хе-хе.

В который раз наступила тишина. Сергей почувствовал легкий холодок сквозняка, напоминавшего ветер от набегающего в метро поезда. Странные всплывающие воспоминания и образы отвлекли его… Вагон мерно покачивало. Какой-то человек пристально смотрел на тёмное стекло. На большом рекламном листе, среди разноцветных ёлок, украшенных гирляндами, голубоватыми блёстками проступали слова: «Встретим с местью Новый год!». — Он усмехнулся. — Вместе Новый год. Конечно, вместе! — Одна из веток с огоньками просто загораживает часть слова. Вдруг ветка приподнялась, и он в ужасе снова прочёл: «Встретим с местью Новый год!». Чёрт…

— Правда, иногда их спасают те, сверху, — вдруг раздалось в вагоне.

Картина рассыпалась, Сергей по-прежнему был здесь.

— К-как… как они делают это? — вырвалось у него. — И что же я должен… чтобы они… протянули руку?

— Дослушай Моцарта, раз взялся. Гляжу, разум твой светлеет на глазах. Осмысливаешь. Помнишь, Пушкин в последние секунды просил приподнять его, а Жуковский исполнил просьбу. А Гоголь кричал: «Лестницу! Лестницу!». Хм, а вот Фет, маг и колдун, задыхаясь, рухнул в кресло и, указав в угол, закричал: «Чёрт!», И тут же умер с выкатившимися глазами. Веки закрыть так и не смогли — хоронили, покрыв тканью, чтобы люди не видели ужаса, отражённого в его зрачках. А Мопассан сошёл с ума. Мои беседы всегда перебивал его цинизм и запах шлюшек с прокисшим бургундским. Скисало, лишь приближаясь ко рту. Бр-р-р-р. Правда, не всегда… напраслину возводить не буду. Понимаешь, — помолчав, продолжила она, — автор — вечно подсудимый. — И, почувствовав недоумение Сергея, пояснила: — «Урывки времени», восемьсот двадцатый год. Собрание сочинений одного прозаика. Эко, скажешь, что читала! — Голос опять усмехнулся. — Но согласись, как сегодня сказано! Если берёшься, должен выполнить главное условие — хотя бы о чём-то пожалеть в своей жизни. Вот Казаков здесь был на высоте. Хотел бы изменить… чуть ли не всё в прошлом. Сожалел! Каков! Через бездну! Без него, без условия, на вторую ступеньку не встать. В противном случае, творя, быть тебе вечно с хохотом уродцев… что следом и всегда. Впрочем, о чём это я… не моя обязанность. Не моя! Эх-хе-хе.

Сквозняк усилился. Сергею даже показалось, что он услышал шум в глубине тоннеля. Это на секунду отвлекло его.

— Так не хотел или не убивал? — как-то холодно повторила вопрос собеседница, вернув своего подопечного к началу разговора.

— Я не убивал его. Не убивал, — устало повторил он. И вдруг смолк и поник, будто вспомнив что-то.

— Я помогу тебе. Начни, к примеру, со слов: «Зима девяносто первого года выдалась не такой суровой. Ничего не предвещало драмы».

— Я… я не могу, — выдавил из себя Сергей.

— Н-да. Что делать-то? Ну, давай с другого конца. Скажи мне, а можно убить человека, который ещё не родился?

Сергей облегчённо вздохнул. На мгновение ему показалось, что бегство от своей памяти возможно.

— Как же? Ведь он ещё не живёт.

— Ну, живёт или нет, вопрос риторический. Не ходить по земле не значит не жить. — Голос затих. Через некоторое время пауза вместе с повисшей тишиной навели его на спасительную мысль, что вокруг никого нет. Он даже сделал попытку двинуться дальше.

— Расскажу одну историю, — гулко раздалось под сводами. Сергей замер. — Живут на свете две девушки. Далеко друг от друга, в общем, даже неплохо. Прямо скажем, хорошо. Но живут так лишь по одной причине — они не знают, что другой человек обязан им жизнью. Если бы не они — не было бы его в живых.

— Я что-то не понимаю — они живут хорошо, потому что не знают?

— Именно. Вот такая причудливая связь. А что… как ни извилисты катакомбы совести, они прямая линия, всего лишь чёрточка, по сравнению с бесчисленным множеством путей к сердцу! О! Неплохо получилось? — В голосе послышалось искреннее удивление. — Так вот. Всё сложилось бы по-другому, — перейдя на шёпот, продолжил голос, — не случись с ними, ещё в детстве… нет, ещё когда мать их была беременна первой из них, одного пренеприятного происшествия.

Сергей насторожился. Ничего хорошего он не ждал и с самого начала разговора, но сейчас вдруг почувствовал, как у него заныло в затылке — верный признак надвигающихся неприятностей. Он знал это по опыту.

— Так вот, — уже громко сказала невидимая собеседница, окончательно отсекая возникшую было спасительную мысль. — Когда мать была беременна, муж бросился во все тяжкие. Ну там, любовница… открыто, не таясь… короче, предал. В общем, мерзко всё. И довольно типично. История получила огласку, да не на один день. Так что жизнь несчастной была отравлена. Нет, слова слишком мягкие. Её слёзы ночи напролёт, боль, разрывающая молодое, ещё не готовое к таким подлостям сердце, требуют иных слов, известных только тебе! Не могло не сказаться это и на будущем ребёнке. Он ведь, по крайней мере, тоже стонал, впитывая эти яды. Яды от избиения души. Своей и матери. Она была одна у них в те минуты.

Капли холодного пота, мгновенно выступившие на лбу Сергея, заставляли лицо выглядеть ещё бледнее, чем в действительности.

— Эти яды, — шепот показался ему зловещим, — при каждом ударе зловонными струями, как смрадные черви, расползались по телу. И, пожирая всё хорошее, что дано младенцам при зачатии, не могли оставить нетронутой такую роскошь, как радость матери будущему ребёнку. Они пожрали всех, всю семью.