– Ты в своем уме? Знаешь хотя бы, сколько вбухал в нее этот маньяк с манией величия? Миллионы! Нельзя такое пропустить. Там будут все. Музыканты, художники, футболисты, политики, фотомодели – все! Полный шик. Ты об этом роман потом сможешь написать.

– Нет, слушай, Паоло, я эти вечеринки наизусть знаю. Загонять себя в мыло, и ради чего? И вообще мне лучше не светиться в таком обществе. Вспомни Сэлинджера…

– Кого-кого?

– Не важно. Ладно… созвонимся, когда вернусь, давай…

– Уверен? – недоверчиво переспросил Паоло Бокки. – По-моему, ты делаешь большую ошибку. Это… ну как тебе объяснить… – Великий хирург был кудесником скальпеля, но не мог связать и двух слов. – Ты отстал от жизни… такая халява. Два дня выпивона и перепихона в парке. Ты с ума сошел.

– Знаю, знаю. Тут, понимаешь, у меня с издательством не все гладко. Нет настроения.

– О настроении не беспокойся, я его тебе вмиг подниму. – Паоло Бокки хохотнул.

– Нет, нет, я с этим делом завязал.

– Ну и черт с тобой, делай как знаешь. Чтобы только тебе понятнее было: там будет петь Ларита.

– Ларита? Певица?

– Нет, продавщица! Конечно же певица!

– Ну и что с того?

– Она получила черт знает сколько “Грэмми” и платиновых дисков.

Фабрицио хотелось закончить разговор.

– Ладно, Паоло, я подумаю. Но сейчас давай закругляться.

– Вот-вот, подумай. Сестры, поживее с дренажом, а то мы тут до ночи провозимся…

– Это ты где сейчас? – бледнея, спросил Чиба.

– В операционной. Не волнуйся, у меня гарнитура. Пока, дружище. – И Бокки отключился.

Чиба вернулся в гостиную искать курсовую Кабрас. И заметил листочек, приклеенный к настольной лампе.

Доброе утро, Фабрицио.

Я Лиза, девушка, которая привезла тебя домой прошлой ночью.

Извини, что я тебе это говорю, но выглядел ты паршиво.

Сколько же ты выпил? Не знаю, что с тобой приключилось, но рада, что именно я тебя спасла. Так мне посчастливилось воочию увидеть тебя, и должна признать, вблизи ты еще круче, чем по телику. Я бы могла воспользоваться твоим состоянием.

Я раздела тебя и уложила на диван, но я девушка старых правил и некоторых вещей делать не приучена.

И потом, оказаться здесь, в твоем доме, доме моего кумира, писателя номер один, просто невероятно.

Это слишком. Никто мне не поверит.

Плечо с твоим автографом я теперь мыть не буду. Надеюсь, ты так же поступишь со своим боком.

Фабрицио задрал майку. Прямо над левой ягодицей едва виднелись размытые цифры телефонного номера.

– Черт! Душ! – Он вернулся к записке.

Помни, что ты самый лучший, все остальные отстают на сотню метров.

Ну хватит с комплиментами, ты, наверное, уже не знаешь, куда деваться от таких, как я. Если хочешь, позвони.

Лиза

Перечтя записку три раза, Фабрицио Чиба почувствовал, как воспрянул душой и телом.

С довольной улыбкой он повторил:

– “Ты номер один. Самый лучший. Остальные отстают на сотню метров. Я бы могла воспользоваться твоим состоянием”. – И обращаясь к окну: – Милая Лиза, я тебя обожаю.

“Вот кто такой Фабрицио Чиба, мать вашу!”

У него был детский порыв отсканировать письмо и послать его Джанни и всей компании, чтобы эти мерзавцы почитали его, но вместо этого включил музыкальный центр и вставил диск со старым концертом Отиса Реддинга. Певец из Джорджии затянул Try a Little Tenderness, и в такт музыке завибрировали низкочастотные динамики напольных колонок Tannoy и заходил голубыми волнами индикатор громкости на старом Макинтоше.

Фабрицио обожал эту песню. Ему нравилось, как она неспешно, спокойно начинается и потом все ускоряется и ускоряется, переходя под конец в сумасшедший ритм с низким контрапунктом хриплого голоса старины Отиса.

Писатель достал из холодильника банку с пивом и принялся кружить нагишом по комнате. Он пружинил на ногах, как великий Мохаммед Али перед боем, и кричал, обращаясь ко всей вселенной:

– Мать вашу! Мать вашу! Я Чиба! Я круче всех! – Потом он вскочил на журнальный столик от Гае Ауленти и запел, поднося к губам банку, как микрофон. В конце песни он без сил повалился на диван. Он задыхался, живот вздулся, как судовой кранец, но он все еще был полон сил. Чтобы сбить его с ног, требовалось что-то посерьезнее. Он не сбежит на Майорку, поджав хвост. Как-то само собой подумалось о великом писателе Фрэнсисе Скотте Фицжеральде. Кто-кто, а он прожил свои годы в разгуле, в одном нескончаемом празднике и в окружении шикарных женщин.

Старый вояка, Фабрицио Чиба, снова в строю.

Он принялся искать среди заполонявших стол бумаг и писем приглашение на праздник.

“Форд-мондео” предводителя Зверей Абаддона с полной командой на борту прочно застрял в пробке. Спутниковый навигатор показывал, что до виллы Ада остается полтора километра, но блок-посты на виа Салариа создали затор на Олимпика и на виа деи-Прати-Фискали.

Мантос с водительского места оглядел в зеркало заднего вида своих адептов. Молодцы ребята. Убрали все пирсинги и помылись. Сильвиетта даже перекрасилась в черный цвет. Но как погрузились в машину в Ориоло, так и сидели не проронив ни слова с вытянутыми озабоченными лицами. Он должен их расшевелить, это долг вождя.

– Ну что, ребятки? Готовы?

– Немного нервничаем… – У Мердера пересохло во рту.

Сильвиетта покусывала губы.

– Я даже на экзамене по общей психологии так не волновалась.

Мантос включил поворотник, съехал на обочину и посмотрел на свою команду:

– Вы мне доверяете?

Лицо у Зомби было цвета вареной цветной капусты.

– Доверяем, учитель, – пробормотал он.

– Тогда слушайте меня. Миссия, как вы знаете, завершается самоубийством. У вас еще есть время отказаться. Я никого не заставляю. Не если решите остаться, мы должны действовать безупречно и точно, как швейцарские часы. Мы должны отбросить жалость и довериться Дьяволу, что не оставляет нас своим попечением. – Мантос включил проигрыватель, и в салоне зазвучал хор из Carmina Burana: “O Fortuna, velut Luna statu variabilis, semper crescis aut decrescis”[12]. – Слушайте меня! Мы с вами величайшие злодеи. И мне нужна голова Лариты. Когда мы проникнем на виллу, никто не будет ожидать нашей атаки. Они будут веселиться, пить, снизят защитный барьер, и тут-то мы и нанесем удар. Зомби, там сзади свернутый коврик для ванной. Давай его сюда, только очень аккуратно.