Аттила услышал приближающийся топот, потом топот затих, потом захлопали двери и послышалось лязганье цепей, которые тянут по мраморному полу. Мальчик подошел к тюку лохмотьев, сваленному в углу, но тут тюк зашевелился и из него появилась окровавленная человеческая рука. Аттила побежал дальше.

Он услышал, как в городе зазвенели церковные колокола, и опять это было бессмыслицей. Казалось, что они предупреждают о каком-то зловещем, кровавом событии. Ему казалось, что звук раздается из-под земли, из царства хаоса и древних ночей. На этот раз он бежал по дворцу не тайком, как волк. Он бежал, прижав к груди руку и чувствуя под ней стальную тяжесть меча. Этой ночью меч ему понадобится.

Его как будто никто не замечал.

Мимо прошли два солдата, волоча под руки какого-то мужчину. Они именно волокли его, потому что ноги у него были сломаны. Он был одет в униформу высшего командира. Лицо у него распухло и покрылось запеченной кровью, так что мальчик не узнал его. Только зубы белели на темном лице, а губы растянулись в кошмарной улыбке.

Мальчик пошел дальше, по бесконечным пустынным коридорам, сквозь огромные залы дворца, отчаянно стремясь добраться до покоев Серены раньше, чем это сделает кто-нибудь другой. В одном из просторных залов дворца он увидел, что красивая мозаика бога Бахуса, украшавшая пол, разбита, как будто безумцем: лицо бога буквально уничтожено, превратилось в мозаичные осколки. Словно взбесившийся сумасшедший схватил тяжелую медную лампу и напал на Бахуса, как на живое существо. Полнейшая бессмыслица. Повсюду в воздухе висел резкий запах крови, слышались отдаленные вопли, чувствовался запах масляного дыма там, где проходили со своими кровавыми заданиями солдаты с зажженным факелом в одной руке и обнаженным мечом в другой. Кого-то из них хорошо наградят за ночную работу. Опять послышались приближающиеся шаги, снова в ночи раздались крики.

Мальчик помчался дальше и, наконец, добежал до дверей в покои Серены. Он заколотил в дверь. Серена услышала его голос, распахнула дверь, и Аттила кинулся к ней. Он обнял ее за талию и спрятал лицо в складках ее белой столы.

— Мой милый… — сказала Серена.

— Что это? Что происходит?

— Ты должен уйти. Ты должен уйти прямо сейчас. В темноте и неразберихе ты должен попытаться…

Аттила посмотрел на нее. Глаза у нее сверкали от слез. Отчужденность и церемонность исчезли.

— Я обещал полководцу Стилихону, что никогда больше не буду пытаться бежать.

— О, мой дорогой, мой милый, эту клятву ты больше не обязан выполнять. — Она погладила его по голове. — Ни к чему выполнять клятву, данную тому, кто уже мертв.

Мальчик громко вскрикнул, и этот крик едва не разорвал ей сердце.

Где-то рядом разбилась ваза или бутыль. Раздался звук, словно по полу волоклись чьи-то ноги в сандалиях.

— Этого не может быть! — кричал мальчик.

Серена покачала головой. Это конец. Они обнялись и зарыдали вместе.

— Они сказали, что мой муж — предатель; он и его окружение.

— Кто «они»? — Но он знал. Куриный Император и его сестра с ледяными глазами.

— Мой дорогой, ты должен бежать.

Но Аттила уже вытащил свой меч, и тут в комнату вошли двое солдат. Аттила шагнул к ним.

— Аттила, — раздался голос Серены у него за спиной.

Он оглянулся. Еще двое солдат уже стояли по обеим сторонам Серены, обнажив мечи.

Он отвернулся. Перед ним стояла цепь из шести или восьми солдат Палатинской Гвардии, блистательных в своих черных шлемах и кирасах. Они широко улыбались.

— Где Стилихон? — требовательно спросил Аттила.

Солдаты остановились. Их optio нахмурился.

— Этот предатель? А тебе какое дело, маленький негодяй? — Он подумал. — Надеюсь, его голова уже торчит на пике на городских стенах Павии.

— А мой сын? — спросила Серена. — Евхарий?

На этот раз даже optio не смог посмотреть ей прямо в глаза. Уставившись в пол, он буркнул:

— Спит вместе с отцом.

Серена прислонилась к стене, пытаясь вдохнуть.

Мальчик вытянул руку с мечом. Его рука немного дрожала, но он не боялся и не отрывал от них решительного взгляда.

В обычной ситуации optio просто подошел бы к такому мальчишке, дал бы ему подзатыльник и вырвал меч. Но в глазах этого было что-то такое…

Он подал знак своим людям. Почти небрежно двое из них с цепью в руках шагнули к мальчику и перебросили цепь поперек груди Аттилы. Прежде, чем он успел что-то сообразить, они обошли его кругом, крест-накрест, и вернулись обратно; его руки оказались плотно пришпилены к телу. Он стоял беспомощный, как связанная курица на рынке.

— А теперь, — произнес optio, — брось меч, как пай-девочка.

Аттила непристойно обозвал его мать.

— Пожалуйста, — тихо произнесла Серена из дальнего угла комнаты.

Optio кивнул солдатам, державшим цепь. Они дернули, как в перетягивании каната, как будто мальчик был просто узлом в середине. Цепь резко натянулась, и Аттила охнул от боли. Меч выскользнул из его руки и, брякнув, упал на пол. Солдаты обернули вокруг него остаток цепи и потащили его прочь.

Следом вели Серену с приставленным к ее спине острием меча.

Аттила обернулся, и она что-то сказала. Слишком тихо, чтобы он мог расслышать ее слова, но он и так знал, что она говорит. И ее увели.

Его затолкали в камеру, черную, как безлунная ночь, сырую, как подземная пещера. Пока его заталкивали туда, он умудрился впиться зубами в мускулистую руку и вырвать кусок плоти. Аттила выплюнул его на гвардейца. Тот взревел от боли и ярости и швырнул мальчика о каменную стену так, что в глазах у того засверкали красные искры. Обмотанный цепью, Аттила рухнул на зловонный пол в углу камеры, уронил голову на грудь и потерял сознание. Очнувшись, он не смог ничего разглядеть. Из дальней камеры слышался женский голос, почти безумный от ужаса. Женщина кричала:

— Нет, нет, нет!

Но Аттила знал, что это не она. Они оба мертвы. Его единственные друзья, те, кого он любил… В голове болезненно пульсировала кровь, и он всхлипнул от боли. Что еще хуже, цепь сдавливала руки, и это было мучительно.

Но ярость перевешивала боль. Он так отчетливо видел их обоих в темноте камеры! Стилихон со своим длинным, скорбным лицом. Его скрипучий голос и слова «мой маленький волчонок». И она: ее большие темные глаза, ее нежная улыбка. Такой он увидел ее в последний раз.

«Мой милый…»

— Мой народ придет, — тихо произнес Аттила вслух, несмотря на боль. — Они не будут терпеть это оскорбление. — А потом громко, так, что тюремщик в дальнем конце коридора услышал и нахмурился: — Гунны придут.

Такова была ночь, когда полководца Стилихона и все его окружение беспощадно уничтожили.