Как эти люди дослужились до того, чтобы нами командовать? Скольким еще из нас предстоит умереть, чтобы проложить им путь к обретению вожделенного генеральского звания? Все они говорят нам с апломбом о порядке, дисциплине и долге, но не делают ничего, чтобы изменить что-то к лучшему, напротив, делают все, чтобы обратить добро во зло. Начиная со дня моего поступления в колонию, я не видел ни одной позитивной перемены. Наоборот, дела идут все хуже и хуже, работа становится все более тяжелой и опасной, наши жизни все более и более дешевыми. Время представит, возможно, когда-нибудь свидетельства о том, что мы были мужественны, мы вступили в отвратительную войну, мы приняли неблагодарные условия, подверглись лишениям и унижениям, которых мы не заслуживали, а наши души наполнились горечью. Но нас продали, родина нас предала, и за это мы ее никогда не простим. Когда-нибудь эта река горечи и разочарований, которая течет через наши души, выйдет из берегов, прорвет все плотины на своем пути и выльется на поля Свободы. Для солдата не бывает легким никакое бесчестье, как и не бывает пламени слишком большой надежды, которое ты попытался бы погасить. За все в этом мире надо платить. В наших мучениях есть свой смысл. Для того чтобы происходили революции, сначала должны произойти ужасные вещи.

Вспоминаю день, когда я впервые попал на «Уранус». Это был душный июньский день, солнце припекало сквозь летнюю блузу, машины въезжали и выезжали, поднимая облака белой пыли, краны, каких я еще не видел нигде, поворачивали свои длинные стрелы высоко в небе. Все было гигантским, нечеловеческим. Земля дрожала под ногами от подземного гула, как будто невидимые Вулканы выковывали в глубинах оружие новых богов, оглушительный шум пневматических молотов сливался со скрежетом экскаваторных ковшей и криками людей. Огромный, заключенный в чудовищную паутину металлических лесов, передо мной высился Дом Республики. Все пространство вокруг было усыпано сотнями бараков и складов.

Остерегаясь, как бы меня не раздавили колеса грузовиков, я оказался на краю огромного кратера, на дне которого змеились колонны машин, казавшихся с высоты, откуда я смотрел, игрушечными. У меня закружилась голова, и я отошел назад.

Тогда я впервые увидел солдат на «Уранусе». То была группа из дюжины военных. Они закончили погрузку грузовика и отдыхали на груде мешков, заполненных, видимо, порошком извести.

Некоторым из них на вид было далеко за пятьдесят. Кто-то курил, опираясь локтем о колено, и сплевывал на землю, глядя себе под ноги отсутствующим взглядом. Униформы на них были рваные и грязные, под блузами с отсутствующими пуговицами можно было видеть их волосатые груди, оторвавшиеся подошвы на ботинках были примотаны проволокой. Все как один небриты и с испитыми лицами.

На головах у них были пластмассовые каски (знаменитые защитные каски) разных цветов: белые, синие, желтые и даже черные. С краев касок свисали длинные кожаные ремни с застежками на конце. Глаза на обожженных солнцем лицах солдат иногда приобретали дикий блеск. Но то, что удивило меня больше всего (хотя у меня уже был полугодовой опыт работы в «народном хозяйстве»), это бутылка с синей этикеткой медицинского спирта, которую они передавали из рук в руки. Сквозь подошвы летних туфель земля жгла мне ноги. Я приблизился к группе.

– Солдаты, – произнес я, – знает кто-нибудь, где командный пункт?

Ни один мускул не дрогнул на их лицах. Они даже не потрудились поднять на меня глаза. Как будто их там не существовало.

Один, который казался помоложе, сложил ладони лодочкой и повернулся к крайнему слева, коротко сказав ему:

– Полей!

Резкий запах спирта ударил мне в ноздри. Человек вымыл спиртом руки, лицо и шею, шумно дыша, после чего утерся большим, рыжеватым носовым платком. Чуть позже протянул мне бутылку:

– Нате, господин лейтенант! Хороша от дизентерии.

Может, то, что я отступил на шаг, или, может, мой нелепый вид (потому что я действительно был смешон, стоя вот так под палящим солнцем перед ними) заставил их расправить морщины на лбу и разразиться смехом. Это был странный смех, который можно встретить только в коммерческих, научно-фантастических фильмах или ужастиках.

– Как вы смеете, солдат? – накинулся я на него. – Вы что, не знаете правил военного устава? И прошу вас встать, когда я с вами разговариваю!

Сцена была жалкая донельзя. Солдаты смеялись, как безумные, под знойным солнцем. В какой-то момент тот, который пригласил меня выпить спирт, резко перестал смеяться и крикнул протяжно и устрашающе:

– Молча-а-а-ать!

И никто больше не смеялся.

– Я пожалуюсь вашему непосредственному командиру! – сказал я.

Солдат, который крикнул: «Молча-ать!», поднялся на ноги, приблизился ко мне, внимательно глядя на меня. На блузе скорее беловатой, чем защитного цвета, без пуговиц и порванной в нескольких местах, с содранными погонами был нарисован химическим карандашом самолет.

– Я командир, – медленно произнес он, глядя мне в глаза. – Меня зовут Флорин Панэ, и я старший лейтенант авиации.

Возможно, мое лицо произвело на него впечатление, потому что суровые черты его лица смягчились, и он положил руку мне на плечо:

– Вы испугались? – ухмыльнулся он.

– Хорошо… но… в любом случае я офицер! – поспешил сказать я. – Меня распределили в это место. Как вы тут поживаете?

– Работаем…

Слово было неубедительным. Машины, которые проезжали рядом с нами, поднимали толстые облака пыли. Жара становилась удушающей.

Через некоторое время произошла перемена, и стройка словно замерла: шумы прекратились, машины поредели. Солдаты, числом все больше и больше, начали появляться на плато стройки, все молчаливые и небритые.

И вдруг зрелище стало напоминать кошмар: солдат уже были тысячи, их бесконечные вереницы выходили из-под земли, спускались с лесов, вываливались из Дома через огромные двери, и, казалось, Дом изрыгает их наружу на временные деревянные лестницы.

– Обеденный перерыв, – произносит старший лейтенант. – Если хотите попасть на командный пункт, держитесь за нами.

И исчез со своими солдатами, совсем, будто провалился под землю. Я был в середине огромной толпы, охваченной необычным возбуждением. Румынские, венгерские, русские и немецкие слова перемежались в воздухе с военными командами, гиками и свистом. Два военных санитара с красными крестами, пришитыми на рукавах, пробежали мимо, теряясь в толпе. Со всех сторон послышались панические возгласы: «Генерал!», «Генерал!»

Я добрался до командования батальона с трудом, преодолев немыслимые препятствия, пробираясь между машин, гор земли и песка. Кто-то показал мне дверь барака и сказал, что там я найду подполковника Фирою. Я постучал в дверь. Оттуда мне ответил голос: «Войдите!»

Внутри было несколько офицеров, только я не знал, кто командир, потому что никто не носил знаков отличия на блузах. Один из них, постарше, улыбчивый, крепкий, с седыми волосами, протянул мне руку и спросил у меня документы, и после этого я понял, что он и есть командир батальона. Бросив взгляд на документы, он сказал: