Она смотрела в меню, а я смотрел на нее. Темную акриловую кофту усыпала перхоть. Болоневые штанины визгливо елозили друг об друга, стоило ей пошевелиться. В кофейнях все диваны мягки до невозможности. Их будто создал ребенок, тактильно представляя сидение на облаке. По-свински, нагло, распущенно, широко расставив ноги надо сидеть на таких диванах, как бы предлагая свои гениталии неразборчивому миру. Лижи, соси, витийствуй! Ударь линейкой. Я тут, я жду, я готов! Женщина этого не понимала. Бедность пробралась в ее потроха и там окаменела. Женщина не могла расслабиться, дать себе волю. Она сидела на мягчайшем диване с абсолютно прямой спиной. Жидковолосый суворовский гренадер, сточенный напильником под сердцем. Иногда я завидую ящерицам. Если б мы могли отбрасывать память, как они хвост, какими бы счастливыми мы стали. Тупыми, лоботомированными, но счастливыми.

Женщина заказала завтрак. Достала кошелек. Красный. С лаковыми проблесками посреди лохмотий кожзама. Она сначала заказала, ведомая гордостью бедняка, а теперь пересчитывала деньги. Хватит ли? Уеду ли? Пряничек внучку хотела купить. А нету внучка. Какой внучок? И внучки нету. Дочь полгода уже не звонила. Женщина вытащила телефон. Вдруг пропущенный? «Нокиа» черно-белая. А глаза подслеповатые. Помешай-ка краску перфоратором в ведре, поелозь-ка валиком туда-сюда, потаскай-ка банки двадцатикилограммовые. Брызги, надышалась, возраст. Вон как под ногти въелась, не отмоешь. А пропущенного нет. Ни от дочки нет, ни от кого нет. Женщина пролистнула записную книжку и замерла. Неужели позвонит? Неужели насмелится? Я навострил уши. Какой профиль! Складка глубокая возле губ. Дуги надбровные нависают. Волнение рук сообщилось лицу. Черты задышали жизнью. В эти секунды я любовался женщиной вполне чистосердечно. Не решилась. Не насмелилась. Опала рука, спрятала телефон в сумку.

Сумка с кошельком гармонирует. Есть потребность в красивом, а понимания красоты нет. Есть желание выглядеть женственно, а женственности нет. Есть тяга к хорошим вещам, а денег на них нет. Ничего уже, в сущности, нет. Кашку разве что не по чину поклевать. Или телефон по вечерам на стол выкладывать и смотреть на него внимательно. С алкашом дворовым спутаться. В ванной выть, как псина, когда совсем накроет. В храм ходить по воскресеньям, чтобы там ничего не понимать. Раз в полгода к сыну на свиданку ездить. Опять деньги просить будет, пересидок. Что там еще? Да, собственно, всё. Ну, диабетик, может, побеспокоит. Прикует, стреножит, обкорнает, как городскую акацию, только снизу. Боль. Много боли. Каждую минуту, каждую секунду. Как Ахиллес Гектора — погонит, повалит и добьет, как захочет. Трах-тара-рах! Бац!

Пока я все это думал, женщине принесли рисовую кашу с фруктами и чашку кофе. Ела она благовоспитанно. Так едят люди из высшего общества в американских фильмах. С наносным достоинством, за которым прячется биографическое унижение. Доела. Убить ее? Молиться за нее? Дать ей денег? Убедить позвонить дочери? Заказать бутылку вина? Купить путевку в Турцию? Подсесть и поговорить? Я ушел в туалет, наметил план действий, а когда вернулся, женщины нигде не было. Я пожал плечами, расплатился и отправился домой. Не на такси — пешком. Летел буквально по Компросу. Лужу даже перепрыгнул. С разбега. Гигантскую.

Ходил раньше из Москвы в Пермь скорый поезд «Кама». Его в честь реки назвали, которая так полноводна и величава, что в этом, признаться, и не нуждается. В том поезде много кто ездил, а некоторые даже умирали. Например, закамский шансонье Сергей Наговицын, земля ему пухом. «Закамский», потому что в Перми на правом берегу район такой есть. Отшиб, глубинка, придаток заводской. Я сам там проживал. Там много кто проживал, да не все выжили. Дикое место. Раздолье, казалось бы, а на поверку тупик, где все мечутся, а место свое найти не могут, и оттого бесятся, и впадают в раж. Оттуда же был Андрей Панкратов. Статный парень. Если, к примеру, на улице по головам глазами водить, то Андрею точно в грудь упрешься.

Под два метра ростом, пальто пониже спины, шарф обязательно, джинсы классические, туфли итальянские и духи — это всегда. «Армани спорт» или еще что за три тысячи рублей. Плюс — прическа модельная и, конечно, лицо. Интеллигентное, тонкое даже, нос с горбинкой и ресницы пушистые. Он его спокойно так нес, не меняясь выражением в сравнении, например, с выражением домашним. Обычно люди в обществе лицами каменеют, потому что невольно подозревают опасности и уязвимость своего положения. Опасности Андрей тоже подспудно подозревал, а вот уязвимости не чувствовал. Несмотря на свой внешний вид, он был мастером спорта по боксу и дело свое знал. Он настолько его знал, что об этом знал весь Закамск.

Однажды, а именно семь лет назад, Андрей приехал в Москву на футбол. Он, видимо, очень красиво шел по столице, потому что его позвали сниматься в кино. На полном серьезе. Он и пробы прошел, и пять предложений выучил, и вообще оказался киногеничным человеком. Фильм назывался «Нокаут». Он пользовался у зрителей оглушительным успехом. Андрея стали везде приглашать, даже на фуршеты. Он ходил. Он не был внутри таким, как снаружи, но умел молчать. Он и снаружи-то был таким, каким был, потому что в 2002 году насмотрелся второго фильма «Бандитского Петербурга» и перенял вкусы «Черного Адвоката», которого актер Певцов играл.

А жена Андрея Софочка молчать не умела. То есть не умела совершенно, зато требовала, чтобы он ее повсюду водил с собой. На Андрея обрушилась популярность, и Софочка опасалась за его нравственный облик. Андрей после того фильма вообще слегка затруднился. Он всегда про себя не очень высоко думал, а тут все вокруг вдруг стали думать о нем высоко. Андрей сначала над этим шутил, потом улыбался виновато, затем гневался и слал на три буквы, а потом и сам поверил, что он довольно высокий человек. Полезло из него. Говорит, к примеру, Софочка:

— Андрей, посуду помой.

А он ей с этакой ленцой:

— Сама помоешь. Я семью кормлю. В Голливуде скоро жить будем. Царь царей я. Мир под ногами лежит. Всех порву, Софочка. Яхту куплю, как Ди Каприо.

А Софочка на него смотрит и не понимает — он серьезно или шутит?

Поначалу Андрей действительно шутил. Но если раньше он шутил разнообразно — то про таджиков, то про секс, то про рыбалку, то про баню, то про друга Жентоса, то к месту; а теперь шутки пошли однобокие и как бы в русле собственного величия. Естественно, очень быстро они стали несмешными и перестали быть шутками. Андрей такого себе навоображал, что с трудом выносил окружающую действительность. Тут его в Москву на пробы пригласили. Конечно, Софочка увязалась за ним. Приехали. Такси, гостиница возле Кремля, россыпь продюсерских улыбок. После проб чету Панкратовых пригласили на вечеринку: Уютный такой зал не помню где. А Софочка... Как бы это сказать... Не пляшет против московских красавиц. А самое плохое, что это ей не Андрей сказал — она это сама поняла, сравнивая свои достоинства с чужими.

Они танцевать пошли в обнимку, а Софочка ему говорит:

— Бросишь ты меня, Андрюша. Посмотри, какие все красивые кругом. А у меня, посмотри, грудь маленькая. Может, силикону накачать? А губы? Смотри, какие губы — две полоски. А у той, видишь, у той? Пухлые-препухлые. Может, ботокса мне? А та, смотри, какая! Ноги от ушей, не то что у меня. И в кино, наверное, понимает. Тебе такую надо, с твоим-то успехом. Бросишь ты меня. Скажи правду — ведь бросишь? Бросишь, а?