а из ее комнаты показался подтянутый молодой человек во френче со следами от погон. Надо же, корнет вернулся. Вот бы не подумала.

— Клавка! — вот Юлька дура! Ну, зачем? А впрочем, как она могла еще ее назвать? — Красавица ты наша! Посмотрите на нее! Такая модная!

Зеленин скользнул по ней удивленным взглядом. Клодет ревниво присмотрелась: не смеется ли над ее уродливым именем. Но нет, даже не улыбнулся.

— А где Катя? Где папа?

Мать, по-прежнему прижимая к себе блудную дочь, махнула рукой. Оказывается, отца похоронили еще год назад. Апоплексический удар. Ей сообщить не успели. Да и куда было сообщать? Они же ее московского адреса не знали, она им не писала. Так папа без нее и умер. Клодет почувствовала, как немилосердно щиплет в носу и неожиданно для себя совершенно по-бабьи взвыла в голос. Заголосила и Юля, кинувшись к ним с мамой. Так они и ревели втроем, обнявшись.

А Катя, оказывается, с мужем своим противным в Питер укатила, родила девочку — и укатила, он там свое дело захотел открыть. Ну, ему-то скатертью дорога, а Катю и племянницу жалко. Да и какие дела сейчас в Питере? Ладно, не пойдет торговля — вернутся.

Андрей после знакомства с мамой и сестрой подошел к корнету, представился.

— Штабс-капитан 65 Московского полка Андрей Зеленин.

— Поручик (надо же, уже поручик!) 11 Рижского Драгунского полка Роман Темников.

И пошли у них эти ужасные мужские разговоры про войну, про бои, только и слышалось: генерал Рузский, армия Безобразова, Двинск, Брусиловский прорыв, Северный фронт, Юго-Западный фронт. А уж когда выяснилось, что в сентябре 1914 оба воевали бок о бок в Галиции, то они шумно зачастили, моментально перешли на «ты» и стало понятно, что теперь их нипочем не разлучить. Тем более, что сестры Сорокины… Черт, теперь Андрей знает, что она на самом деле Клава. Кошмар. Такой красавец, мужественный, сильный, просто мечта — и рядом с ним девица по имени Клава Сорокина. Дворянин и купеческая дочка. Классический мезальянс, бульварное чтиво, дамский роман. Можно себе представить что-то гаже этого?

Улучив момент, Зеленин подошел к ней и шепнул прямо в ухо:

— Маленькая обманщица! Ночью — выпорю!

Ее как огнем обдало. Дракончик заволновался, захлопал в ладоши. Ох, дожить бы до этой ночи! Жаль, что нельзя сделать это прямо сейчас! «Муж хлестал меня узорчатым…» Она чуть не застонала от непреодолимого желания. Уехали зачем-то из Москвы. Там бы бросились сейчас на кровать, и все дела. А тут надо матери как-то объяснить, она еще не дай бог им в разных комнатах постелит, с нее станется, с ее-то взглядами.

Мама и Юля возились на кухне. Больше не было ни кухарки, ни горничной — как не было и денег. Юлия еще как-то пыталась поддерживать торговлю в лавке, но не было и поставок, неоткуда было взяться ни чаю, ни кофе, ни другим «колониальным товарам», а кому сегодня нужна была «искусственная минеральная вода», практически единственное, что лавка теперь могла предложить? Так и перебивались старыми запасами, что-то осталось от отца, да что-то еще можно было продать.

Отказались от второго этажа, комнаты там сдавали жильцам. Платили те через пятое на десятое, но хоть какой-то доход.

Н-да, положение. А тут еще двое нахлебников им на шею. Ну, да ладно, как-нибудь образуется. Все-таки теперь в доме двое мужчин.

С продуктами в Самаре было полегче, чем в Москве: мать замесила тесто для пирога с капустой, значит, хотя бы мука у них была. Из ледника притащили варенье, закрученное пергаментной бумагой с цифрой «1916» на крышке. Надо же, она-то считала, что по ней все глаза выплакали, а они, оказывается, в это время банки закручивали! Но зато теперь у них есть варенье! Мамино! Так что все правильно: нечего горевать, тем более, что она живая и здоровая. Лучше делом заниматься. Вон, что на столе творится! По московским понятиям — пир горой.

Пока суетились, резали начинку, мать искоса все поглядывала на Клодет. Ну, спрашивай, спрашивай, ничего страшного, хочется ведь узнать, что это за офицер со мной! Наконец мать решилась:

— Клав, вы с ним…

— Да, мам, муж и жена.

— Венчанные?

Все, приехали.

— Нет, гражданские.

Мать поджала губы.

— В грехе, значит, и разврате. Вот же Господь наградил дочерями, что та, что эта.

Юлия подмигнула, мол, ничего сестренка, я уже привычная, теперь и ты привыкай. Ну, это мы еще посмотрим, кто к чему должен привыкать.

— Мама, этот человек — мой муж перед Богом и перед людьми, понятно? И я не считаю, что наши отношения как-то изменятся от того, сходим мы в церковь, или нет. И венчанные расходятся, и невенчанные до старости живут.

— Ну-ну!

Мать отчаянно раскатывала тесто. Юлия вступилась за сестру:

— Мамочка, ты посмотри, какое время вокруг! Какие свадьбы, какие венчания? Тут друг друга бы не поубивать, да мужчин наших прокормить. Пройдет смутное время, тогда уж и сделаем все чин по чину. И внуков тебе нарожаем. Хорошо?

— Что с вами сделаешь? Сейчас уж ничего не попишешь, нам, матерям, только терпеть и остается. Кто ж вас, кроме этих-то, теперь замуж возьмет, порченых.

Юля прыснула, подняв легкое мучное облачко. За ней засмеялась и Клодет. Господи, а ведь как хорошо дома-то!

— Смешно им, свиристелкам, — все ворчала мать. — Мать им устарела. Вспомните, что я говорила, да поздно будет. Слава Богу, отец до такого позора не дожил, смотрит теперь на вас сверху, горюет.

Девушки, не стесняясь, хохотали. Юля обняла мать, прижалась к ней. Та похлопала ее по плечу, испачкав белым. Притянула к себе Клодет.

И вечером постелила им с Андреем вместе.

Утром Юля отозвала Клодет в сторону:

— Ничего себе, ты орешь! Что, — подмигнула. — Он так хорош, да?

Клодет кивнула. Почему-то именно перед сестрой было немного неудобно.

— Мой тоже очень хороший, — доверительно шепнула Юля. — Но я уже привыкла не шуметь. Маму жалко, она же переживать будет. А чего переживать, если нам так сладко, правда?

Вот оно, это старое общество с его лицемерием и ханжеством! Даже в самом интимном деле невозможно проявлять чувство, нужно притворяться, что за запертой в спальню дверью ничего не происходит. И родные, вместо того, чтобы радоваться за то, что кому-то хорошо, будут «переживать». Нет, эти порядки надо менять!

Кстати, к чести Андрея надо сказать, что он ни разу не назвал ее Клавой.

Зеленин и Темников куда-то все время исчезали, пропадали по вечерам, так что сестры начинали волноваться. Юля просто переживала, а Клодет нервничала, ходила