и осознанию своих потребностей“. Но кто желает этого, тот вовсе не революционер, а сторонник мирного прогресса, то есть реакционер, друг „бескровных революций в немецком вкусе“. Истинный революционер „признаёт народ всегда готовым к революции“, — кто в это не верит, тот не верит в народ, а вера в народ „составляет нашу силу“. Для тех, кто в этом не убеждён, автор цитирует изречение Нечаева, этого „типического представителя нашей современной молодёжи“. Друг Пётр говорит, что мы должны ждать, пока народ будет готов к революции, — „но мы не можем и не хотим ждать“, истинный революционер тем и отличается от философа-филистера, что он „считает себя вправе в любое время призвать народ к революции“. И так далее.

У нас, на европейском Западе, всем этим ребячествам положили бы конец простым ответом: если ваш народ в любое время готов к революции, если вы считаете себя вправе в любое время призвать его к революции и если уж вы совершенно не можете ждать, чего же ради вы ещё надоедаете нам своей болтовнёй, почему же, чёрт возьми, вы не приступаете к делу?»{9}

К слову. Ссылаясь на многие нелицеприятные высказывания Маркса и Энгельса по поводу упомянутого выше «зелёного, на редкость незрелого гимназиста» и его товарищей, наши российские «исследователи» нередко приходят к выводу, что эти «марксисты» не любили русских. Замечу, что рассуждения о любви — тема отдельная. Но я встретила немало высказываний, в частности, Фридриха Энгельса, которые говорят о его глубоком уважении, например, к русскому языку, или к русской молодёжи, которую он ставит даже «выше» своей немецкой:

«Среди русской революционной молодежи, естественно, встречаются, как и повсюду, люди самого различного нравственного и умственного калибра. Но в среднем, — если даже принять во внимание все различие эпох и существенную разницу в окружающей среде, — она все же стоит, несомненно, гораздо выше, чем стояла когда-либо наша немецкая учащаяся молодежь, даже в лучшую ее пору, в начале тридцатых годов. Никто, кроме его самого, не дал г-ну Ткачеву права говорить от имени всех этих молодых людей в целом»{10}.

Энгельс объективно, со знанием многих процессов и деталей, характеризует деятельность нечаевцев и бакунинских организаций в России, ярко и очень похоже описанную в «Бесах». Он обвиняет Бакунина в организации «тайного общества с единственной целью подчинить европейское рабочее движение скрытой диктатуре нескольких авантюристов, подлости, совершённые с этой целью, особенно Нечаевым в России. <…>

Конечно, для некоторых русских могло оказаться роковым, когда так внезапно была вскрыта без прикрас перед Западной Европой грязная — и без сомнения очень грязная сторона русского движения. Но кто виноват в этом? Если бы Бакунин и иже с ним ограничили свои подвиги пределами России, вряд ли кто-нибудь в Западной Европе счёл нужным специально брать их под обстрел. Об этом позаботились бы сами русские. Но коль скоро эти господа, ни аза не смыслящие в условиях и в ходе развития западноевропейского рабочего движения, вздумали разыгрывать у нас роль диктаторов — тут уж не до шуток: им просто дают по рукам».

Тут Энгельс возвращается к фактам, подробно изложенным им в совместной работе с Марксом «Альянс социалистической демократии и Международное товарищество рабочих», где подробно описано, как прибывшие из России Бакунин с Ткачёвым пытались захватить власть в марксистском «Товариществе». Да ещё и навязать ему свои идеи и цели, которые автор характеризует, как «странные». Он объясняет, почему им долгое время удавалось манипулировать некоторыми европейскими революционными организациями и их активистами, выставляя себя лидерами всего русского революционного движения.

«Множество странных явлений, — продолжает Энгельс, — происходивших в русском движении, объясняется тем, что долгое время всякое русское сочинение было для Запада книгою за семью печатями и что поэтому Бакунину и иже с ним легко было скрыть от Запада свои проделки, давно уже известные среди русских. Они усердно распространяли мнение, будто даже грязные стороны русского движения следует — в интересах самого движения — утаивать от Запада; кто сообщает Европе о русских делах, — поскольку они неприятного свойства, — тот предатель. Теперь этому наступил конец. Знание русского языка… теперь уже не такая редкость… Никому не пришлось так тяжело поплатиться за прежнюю замкнутость, как им самим (русским). Если бы не эта замкнутость, их нельзя было бы годами так позорно дурачить, как делали это Бакунин и иже с ним»{11}.

О мировоззрении же самого Ткачёва, который в своих статьях много рассуждает о революции и о том, как легко организовать её в России, то Энгельс высказался вполне определённо: «Мне никогда и в голову не приходило видеть в нем представителя русских революционеров»{12}. И тут мнение марксиста Энгельса вполне совпало с представ1лениями автора «Бесов».

Пётр Ткачёв не стерпел этакую «дерзость» знаменитого мыслителя. Он разразился работой «Открытое письмо П. Ткачёва Ф. Энгельсу, автору статей „Эмигрантская литература“», которая была опубликована в №№ 117 и 118 газеты «Volkstaat» за 1884 год. Тут автор сравнивает Фридриха Энгельса, широко известного в то время философа и талантливого публициста, с китайцем, который учил бы немецких революционеров, и заявляет ему: «Я считаю своей обязанностью притти на помощь вашему невежеству, чтобы несколько обуздать вашу дерзость». Затем Ткачёв излагает в письме свой наивный план восстания, во многом совпадающий с планом Верховенского в «Бесах», говорит о своеобразии развития России, об отсутствии в России рабочего класса, буржуазии и т. д. «Русский народ, — пишет Ткачёв, — коммунист по инстинкту и по традиции». В этом письме автор говорит, что русское государство «висит в воздухе». «Я, например, и мои единомышленники убеждены, что осуществление социальной революции не представляет никаких затруднений».

А «невежа» Энгельс на цифрах и фактах российской действительности доказывает, что ошибается не он, а Ткачёв. Что граждане России нуждаются в существовании государства, а русский народ далеко не коммунист, что крестьянская община уже разлагается и деревня вступает в буржуазные отношения. И что не русское государство, а сам Ткачёв с его идеями разрушения «висит в воздухе»:

«И когда после этого г-н Ткачёв уверяет нас, что русское государство „не имеет никаких корней в экономической жизни народа, не воплощает в себе интересов какого-либо сословия“, что оно „висит в воздухе“, то нам начинает казаться, что не русское государство, а скорее сам г-н Ткачёв висит в воздухе»{13}.

И как ни парадоксально, вот этот, по определению Энгельса «зелёный, на