Литературная девушка из Петербурга решила восстановить биографию братьев и вдохновила на эти розыски членов своего кружка. И они, воодушевленные этой идеей, три года по крупицам восстанавливали историю семьи Дятловых, сидели в архивах, ездили в экспедиции, писали историкам и краеведам. Литературная девушка из Петербурга говорила, что наследие братьев Дятловых станет украшением истории искусств Нечерноземного региона, что это жемчужина, долгие годы укрытая от мира, и что их задача подарить эту жемчужину российской культуре.

– Царяпкина там была активисткой, – сказал Грошев. – Как-то она слишком близко к сердцу приняла эту историю, даже разыскала тот тупик, где беспутных братьев привязали к железнодорожному полотну, и провела там акцию «Сосиски и стихи» – члены литературного кружка читали стихи Дятловых и поедали жареные сосиски. Дошло все до того, что они решили открыть музей братьев Дятловых, стали собирать экспонаты…

Грошев поглядел на подоконник.

– Кстати, эту чугунную дрянь, которую Царяпкина уволокла, изваял Филарет, – сказал Грошев. – По пьяни, скорее всего.

Грошев замолчал, Синцов не мог понять, как именно он замолчал – иронично или, наоборот, сочувственно. Музей братьев Дятловых. Однако.

– А потом за литературной девушкой приехал жених, – закончил Грошев.

– И что?

– И вся духовность как-то усохла.

Девушке разом надоело глодать неблагодарный и черствый хлеб изгнанья, ей стало невыносимо тяжко свинцовое небо провинций, она запрыгнула в белоснежный «Лексус» и унеслась в парижские дали. Синцову показалось, что Грошев тоже был разочарован в девушке – в том, что она покинула тех, кого так неосторожно приручила, наверное, все-таки и Грошев состоял в дятловском кружке.

– Это было ударом для ее последователей, тяжелым таким ударом. Они так и не оправились, если по-настоящему.

Грошев кивнул сам себе.

– Царяпкина до сих пор верит, что она вернется. И поддерживает огонь.

– Какой огонь?

– На маяке, я же говорил.

А еще и умный, подумал Синцов. Нет, то, что Грошев не дурак, он давно понял, но вот сейчас понял, что Грошев еще и умный. По-настоящему.

– Огонь на маяке одиноких душ имени товарища Чумбарова-Лучинского, – добавил Грошев.

Бабушка сидела на скамейке под яблоней и сосредоточенно выжимала лимоны. Рядом с ней стоял чугунный пресс для цитрусовых, бабушка разрезала лимон, помещала его в пресс, тянула за рычаг, сок послушно стекал в большой стакан. От этого витаминного зрелища рот у Синцова наполнился слюной, захотелось плюнуть.

– Соку будешь? – поинтересовалась бабушка. – Чистая польза витамина С.

– Кисло ведь… – поморщился Синцов.

– Зато шлаки растворяет, – пояснила бабушка. – И для суставов хорошо. Только так и спасаюсь. А еще петрушку полезно в молоке уваривать, тоже все растворяет.

Бабушка дернула за рычаг пресса еще раз, наполнила стакан лимонным соком и, не разбавляя водой, стала пить через соломинку.

– Так Лев Толстой оздоравливался, – пояснила она. – Лимонное очищение организма называется. От всего помогает.

– Он еще в поле пахал, – напомнил Синцов.

– В поле пусть трактор пашет, – ответила бабушка. – Я свое отпахала, хочу умереть спокойно. А твой отец мне нервную систему расшатывает.

– Как это?

– Каждый день звонит и интересуется здоровьем.

– Правильно…

– Ненавижу притворщиков. – Бабушка допила вторую половину сока. – Зачем звонить каждый день, если можно раз в неделю? Я начинаю подозревать, что он ждет не дождется.

– Чего?

– Летального исхода, – пояснила бабушка.

– Да брось, ба…

– Точно тебе говорю, – бабушка улыбнулась. – Меня похоронить, дом продать, Гривск забыть, как страшный сон. Твой отец Гривск с детства ненавидит.

– За что?

Бабушка не ответила.

– Может, мне чего поделать? – спросил Синцов. – Картошку окучить? Или яблоню опрыскать?

– Да я уже с утра окучила, – сказала бабушка. – А опрыскивать только через две недели, по первоцвету я уже брызгала. Ты, Костик, иди погуляй лучше, воздухом подыши. На речку сбегай, там уже купаются, кажется. Только на АРЗ не ходи, там вьюн, все подряд тонут и тонут, каждый год по восемь штук.

– Да, схожу…

– Сходи-сходи, – бабушка взяла по лимонной корке и принялась натирать виски, видимо, от мигрени. – Сходи…

– Бабушка, кто такой Чумбаров-Лучинский? – спросил Синцов.

– Какой Чубаров? – не расслышала бабушка, поглощенная лимонными процедурами.

– Чумбаров-Лучинский.

– А кто его знает? – бабушка взяла пряник, стала размачивать его в чае. – Мало ли тут народа всякого, вон, за рекой даже вьетнамцы зажили. Землянок нарыли и живут… А раньше и того больше, откуда только народ не ехал. Какой Лучинский?

– Чумбаров. Чумбаров-Лучинский. Там паровоз возле почты так называется.

– Да? А я думала, он просто так стоит. Там по этому паровозу хулиганы ползают, весь безобразиями покрылся. Ты лучше не к паровозу иди, а на речку, на речке сейчас хорошо…

Бабушка зевнула. Лимонный сок привел ее в блаженное состояние, она закрыла глаза, откинулась на спинку скамейки и счастливо вздохнула. Синцов подумал, что, наверное, как раз сейчас в бабушкином организме интенсивно разлагаются шлаки, дробятся камни и очищается кровь. Чтобы не мешать этому важному процессу, он отправился гулять, но, конечно, не к реке, а к паровозу. Хотелось посмотреть на эту Царяпкину еще раз.

Разновидности Царяпкиной на жизненном пути Синцову встречались регулярно. Обычно такие особы любили фауну, театр и романы про куртуазную жизнь, однако ни в одной из них странности не переходили черты благоразумия, с Царяпкиной все, кажется, было по-другому. Только весьма отвязная особа могла расклеивать такие объявления. Поэтому Синцову было интересно.

Он быстро добрался до улицы Вокзальной и спустился по ней к паровозу. Синцов ожидал встретить какую-никакую толпу – поклонников, зрителей, ценителей, одним словом, творческого наследия неуемных братьев Дятловых, но ничего подобного вокруг паровоза не обнаружилось. Клевретов тоже не наблюдалось, хотя Синцову очень хотелось поглядеть, как они, клевреты, выглядят.

А сама Царяпкина присутствовала.

Сама Царяпкина присутствовала на паровозе. Она забралась высоко, на котел, и теперь сидела, привалившись спиной к трубе. В руках у Царяпкиной имелась гитара, Царяпкина исполняла неразборчивую песенку.

Вообще-то Синцов предполагал, что поэтическое ристалище выглядит несколько иначе. Поэтов побольше, а сами поэты побуйнее. И в конце обязательно драка, поэты избивают друг друга гитарами и вырывают волосы, так что стон стоит над землей русской. Но тут всего этого не было, только Царяпкина.