— А так, что отложения порфирина на зубах очень странное явление, — наконец-то выдал Стю. — У человека, которому принадлежал этот скелет, были серьезные неполадки со здоровьем.

— Стю, а не думаешь ли ты, что эта странность вовсе не болезнь, а признак вампиризма? — затаив дыхание, спросила я. Ведь знала, у кого спрашивать…

Стю осуждающе покачал головой.

— Каждый верит в то, во что хочет верить. Я уже отправил результаты анализов медикам и думаю, что очень скоро они нам объяснят, чем таким болел наш пропавший друг. Конечно, будет обидно, если исследование века накроется медным тазом из-за пропажи скелета. Но это еще не все. Сегодня я был в полиции, где заявил, что пропали двое рабочих…

— Наконец-то хоть кто-то это сделал! — вырвалось у меня. — Местные считают, что это бессмысленно, потому что им все равно никто не поможет.

— В какой-то степени они правы, — грустно улыбнулся Стю. — Но не потому, что вампиров можно убить только серебряной пулей, которой нет в пистолете полицейского, а потому, что полицейские ведут себя хуже вампиров.

— Что они тебе сказали?

— То, что и предполагалось. Они не будут никого искать, тем более что пропавшие рабочие наняты не в этих местах. И нет никаких подозрительных обстоятельств. В общем, нечего портить нам Рождество, вот что они сказали, — вздохнул Стю. — Единственное, чего мне удалось добиться, так это уговорить их сделать запрос в те места, где официально живут пропавшие рабочие. Сам я, честно сказать, не знаю о них ничего, кроме имен.

— Я была сегодня в церкви, — призналась я. — Донован Перквилл, пастор, посоветовал мне уехать из города — он как будто предчувствовал, что я встречу это… создание. Бервикцы, по-моему, уже даже не боятся, а ненавидят этих Крейнов. Что происходит, Стю? — Я посмотрела на Стю так, словно он знал ответ на мой вопрос.

Но Стю, хоть и понимал гораздо больше меня в своих «гемах» и «порфиринах», все же не смог мне ответить. Он только посмотрел на меня своим спокойным и твердым взглядом, а потом прижал к себе, да так крепко, что я испугалась, что задохнусь.

— Не надо бояться, Джо, — прошептал он мне на ухо, и я почувствовала, как его теплое дыхание легким перышком щекочет мою щеку. — Пока я рядом, ничего с тобой не случится.

И хотя у меня не было уверенности Стю, хотя я чувствовала себя напуганной и смертельно уставшей, все же мне передалось его тепло и я была бесконечно благодарна ему за бескорыстную поддержку, в которой сейчас так нуждалась.

Очень скоро внизу, под холмом, раздался шум мотора, и Стив отвез нашу троицу — Стю, Нильса и меня — к миссис Мобивиш, которая была несказанно рада видеть меня в добром здравии и относительно хорошем настроении.

Остаток сочельника прошел в милой доброжелательной атмосфере, если, конечно, не считать того, что Стю чуть не сломал себе зуб, по ошибке схватив со стола рождественскую лепешку, которую миссис Мобивиш хранила с самой своей молодости и каждый раз, в канун Рождества, с гордостью выкладывала ее на специальный поднос.

Мы со Стю решили, что я пока буду молчать о том, что случилось со мной. Бервикцы и без того встревожены и возбуждены, к тому же мой рассказ никому и ничем не поможет.

У меня все еще остаются сомнения в том, что Стю безоговорочно поверил в мою историю. Но можно ли осуждать его за это? Ведь в первую очередь он ученый, а наука основывается на фактах, а не на предположениях.

Жаль только, что свою трезвую логику Стю переносит и на те чувства, которые невозможно исследовать, разложить на химические элементы. Теперь я поняла, почему так обиделась, когда Стю устроил мне сеанс психоанализа, нарисовав портрет моего типа мужчин. Он делал это с той же точностью, с какой разбирал бы состав химического вещества. А я живой человек, изменчивый и непостоянный.

Да, в чем-то он прав и меня действительно всегда восхищали люди, к которым все тянутся, как к солнечному свету. Да, возможно, мне хочется украсть для себя частичку этого света, чтобы привлечь к себе внимание, которого в детстве не дали мне родители: отец, поставивший во главу угла карьеру, и мать, поставившая отца на пьедестал.

Думаю, что людей, подобных мне, немало, как и веществ со схожими свойствами в пробирках, над которыми колдует Стю. Но я — человек, а потому способна меняться, способна удивлять и… способна любить».

В окошко, карниз которого уже порядочно завалило снегом, кто-то кинул камешек. Эмми вздрогнула и подняла голову.

Может быть, послышалось? А вдруг это Тайлер?

Она резво подскочила с ящика, подбежала к окну и, протерев замерзшее стекло предварительно согретой дыханием ладонью, посмотрела вниз.

Внизу, по колено в снегу, нападавшем всего за один вечер, стоял Ник. В руках у него Эмми разглядела белоснежную розу на длинной тонкой ножке.

Еще сегодня утром Эмми сочла бы это безумно романтичным поступком и даже позволила бы Нику поцеловать себя где-нибудь в тихом дворике. Но все изменилось с тех пор, а Ник остался прежним Ником: парнем, который думает, что предательство можно загладить подарком, даже таким романтичным, как белоснежная роза на фоне свежевыпавшего снега.

Увидев ее, Ник что-то залопотал, но Эмми ничегошеньки не слышала через закрытое окно. Пришлось взобраться на подоконник и распахнуть форточку.

— Ну чего? — недовольно спросила она.

— Как — чего? — остолбенело уставился на нее продрогший Ник. — Я… э-э-э… хочу, чтобы ты меня простила.

— Э-э-э… — передразнила его Эмми. — Ты бы говорить хоть научился. Я тоже много чего хочу. Только ты в список моих желаний уже не входишь. Попроси Анну, может она тебя туда занесет.

— Ну, Эмми, — жалобно проблеял Ник. — Может, впустишь меня, пока я задницу не отморозил?

— Сходи погрейся к Анне, — фыркнула Эмми, возмущенная такой наглостью. — Она спец по этому делу. Мигом вернет твою задницу к жизни.

— Эмми, я кретин, я имбецил. Я просто придурок. Ну, пожалуйста, прости меня… а?

— Ник, — вздохнула Эмми, впервые за всю историю их отношений глядя на Ника сверху вниз, а не снизу вверх. — Ты думаешь, все так просто исправить?

— А чего тут сложного? — удивился Ник. — Я уже послал Зельски куда подальше. Она, конечно, ревела, но что тут сделаешь, — гордо заметил Ники добавил: — Я же тебя люблю, Эмми. Ты что, дуреха, не веришь?

— Вот именно, дуреха, — нахмурилась Эмми. — Дуреха, что верила. Так не любят, Ник. Любовь совсем другая.

— А какая? — поинтересовался Ник, переминаясь с ноги на ногу.

— Сложная, — вздохнула Эмми. — Иди домой, Ник, не мерзни. Завтра проснешься — и все наладится. Найдешь себе еще какую-нибудь Анну, дело-то недолгое.

— Наладится?! Ты что, продинамить меня хочешь?! Таких, как я, не динамят, запомни, детка.

— А таких, как я, не предают, — бросила Эмми и, не обращая никакого внимания на Ника, который пытался выдать очередное глубокомысленное суждение, закрыла форточку.