глаз выколи. Навий и Алинадий легли в засаду ещё с вечера. Лежат себе в канаве, уши навострили, слушают.

– Винокуров, где напарник твой Егор?

– Животом мается, ваше благородие!

– Отставить благородие! Я те по зубам дам. Отвечай как положено.

– До ветру пошёл, товарищ комиссар! Ой…

– Чего?

– Дак я тоже б это… Отпустите меня, товарищ комиссар! Лопну щас!

– Да беги уж, засранец!

И комиссар остался один.

Алинадий тихонько пнул Навия. Навий в ответ толкнул брата локтем – слышу, мол. Дальше всё было просто: Навий прыгнул на плечи комиссару и завернул ему руки, а Алинадий пудовым кулаком двинул комиссару в лоб – тот даже пикнуть не успел. Тело в сторожку тащили почти бегом, опасаясь погони. Да и животы с голодухи подводило – не терпелось уже.

К утру от комиссара только косточки и остались. Ну и одежда кое-какая. И пока Навий, сыто отрыгиваясь, ковырялся в зубах плюсневой косточкой, любознательный Алинадий изучал содержимое карманов жертвы. Среди прочего в ней имелись: Устав РСДРП(б); партийный билет; брошюра «О продовольственном налоге» В.И.Ленина; брошюра «О современной экономике России» (его же); два относительно свежих номера «Правды»; фотокарточка голой брюнетки с аппетитными ляжками.

Буквы Алинадий знал и с удовольствием читал всё, что ему попадалось, будь то даже список военнообязанных уезда. Ну а на сытый желудок читалось особенно хорошо, тем более что на последних страницах газеты нашлось нечто поэтическое и близкое ему по интересам:

Через сотню лет или боле

Кладбище пошло под пахотное поле.

И случилось пройти по этому полю

Бойцам за народную волю…

Шуршит грамотками Алинадий, улыбается. Храпит Навий. Серое утро приходит в Мурмино. Приходит с неприятностями – хватились утром комиссара, ищут. А вскоре и комиссия целая нагрянула из ГубЧК с целью разоблачения террористической контрреволюционной банды. С этого-то дня упырям стало попроще: банда никак не разоблачалась, поэтому расстреливать мурминских контрреволюционеров приходилось пачками. А тела сбрасывались в общую могилу у леса, откуда их и таскали потихоньку братья.

На такую внезапно свалившуюся сытость и безделье упыри реагировали по-разному. В Навии теперь так мучительно плескалась и переливалась через край мужская сила, что он всерьёз начал выкликать себе на зиму упыриху. По ночам он, закатив глаза, нёсся прочь из села и выл, остановившись на перепутье. Но никто к нему не выходил. То ли заняты были все, то ли расползлись по соседним, более сытым губерниям.

А вот Алинадий, напротив, сделался задумчив и тих. Как и прежде, он вдруг замирал посреди трапезы, смотрел пристально на брата своего и стонал: «К чему-у-у-у? К чему всё это?» Бывало, что оставлял он Навия и уходил в сторону, чтобы почитать «Правду» или брошюру «О продовольственном налоге». И тогда чело его разглаживалось, а во взгляде появлялось нечто трудноопределимое, но больше всего похожее на человеческую радость.

Какие-то фразы из прочитанного он даже заучил наизусть. Вот, например, это: «От каждого по способностям, каждому по потребностям». Или ещё: «Диктатура пролетариата есть тоже период классовой борьбы, которая неизбежна, пока не уничтожены классы, и которая меняет свои формы, становясь первое время после свержения капитала особенно ожесточённой и особенно своеобразной. Завоевав политическую власть, пролетариат не прекращает классовой борьбы, а продолжает её – впредь до уничтожения классов – но, разумеется, в иной обстановке, в иной форме, иными средствами». Что такое классы, Алинадий представлял себе смутно, да и многие другие слова здесь были не ясны, но зато какой внутренней силой и свободой дышали эти строки! Какой горькой вдруг осознавалась вся прежняя жизнь с её вечными тяготами и заботами о куске мяса! И какой светлой, какой радостной и высокой была та борьба, к которой призывали грамотки, найденные в карманах комиссара…

«Если каждому по потребностям, – рассуждал Алинадий, – то, значит, и нам с Навием тоже? Ну, положим, по крынке крови в день. И по два-три фунта мяса… А с каждого по способностям – это как? На что я способен, а?»

Получалось, что способностей у Алинадия было немного – грызть и душить. Но, с другой стороны, ведь именно эти способности и обеспечивали его потребности! Так что всё честно. Единственное, что смущало упыря, это вечное противопоставление пролетариев (а Алинадий уже понял, что именно им уготовано светлое будущее) и кровопийц-эксплуататоров, к которым поневоле ему приходилось себя причислять.

Экзистенциальная невозможность порвать со своей природой повергала Алинадия в уныние, отвращала от пищи и плотских желаний.

– К чему всё это? К чему-у-у-у?.. – вопрошал он у луны.

– У-у-у-у-у! – вторил брату Навий, в исступлении подминая под себя очередной вяхаль с соломой, напоминавший ему сельскую учительницу.

Учительница эта приехала недавно в Мурмино на фабрику, чтобы учить грамоте ребятишек и их родителей. Тело у неё было студенистым, бесформенным, а лицо похоже на опухшую от полива жёлто-серую брюкву – видать, болела она чем-то.

Но о вкусах не спорят. Навию, например, учительница очень понравилась. Он даже стал по вечерам ходить в школу и там послушно бубнил вместе с остальными: «А – аист. Бэ – белка. Вэ – Владимир Ильич Ленин». После занятий все расходились, а упырь ещё долго отирался у крыльца, пытаясь унять бушующую в его теле страсть.

Алинадий, кстати, увлечение брата не одобрял. Известно ведь, чем это всё может закончиться – не совладает с собой упырь, снасильничает бабу да и вопьётся ей в шею смертным поцелуем. Неспроста ведь природой так установлено: упыри с упырихами должны спать, мужики с бабами. А по-иному – это против естества! Да только в таких делах умных советов никто не слушает – продолжал Навий страдать под окном учительницы, проклиная день и час, когда встретил свою зазнобу.

Так-то до весны и дотянули. И вполне себе неплохо. ГубЧК, правда, оставила мурминцев в покое, но зато земля кладбищенская стала податливее и теплее. Алинадий, в душе причислявший себя уже к убеждённым коммунистам, учил устав и откладывал деньги на будущие партийные взносы. Навий тосковал.

А когда на деревьях появилась первая листва и воздух запах зеленью, затосковала и сама учительница. Весна постучалась в её некрасивую грудь и заставила посмотреть на упыря другими глазами. Ну а что прикажете делать нестарой ещё женщине, когда под окном ежевечерне стоит и ждёт её внимания такой гайдук? Пусть и не самой романтичной наружности.

Сначала, когда учительница твёрдой рукой ухватила Навия за ворот и втянула к себе в дом, он не поверил своему счастью. А потом, когда она, скинув с себя