Тут они совсем отвлеклись, и лекция закончилась. «Может, они и правы», – подумалось мне. Какой смысл в этом сотрясании воздуха? Если нам заповедано продолжать жить, пусть и продолжают – во всей пошлости и обыденности. А может, они делали это нарочно, а не по глупости. Выглядели они весьма обеспеченными, уж точно обеспеченнее меня, вынужденного их сопровождать, чтобы заработать себе и своей семье на пропитание.

Мы прибыли в Аушвиц I. По просьбе туристов я сфотографировал их перед воротами с лозунгом «Труд освобождает». Постепенно я начал проникаться к ним симпатией. Я повел их через коричневые кирпичные строения, через ворота, мимо чемоданов, протезов, а потом в первую газовую камеру и в крематорий. По большей части я молчал, экспонаты говорили сами за себя. Думаю, что они и впрямь были потрясены, но когда я сказал, что сейчас мы поедем на микроавтобусе в Биркенау и там проведем еще около пары часов, ко мне подослали парламентера – владельца заведения, и он сообщил, что вторую часть лучше бы опустить, все было очень интересно и это действительно шок, но хватит – им, особенно женщинам, такое слишком тяжело, и можно уже возвращаться.

– Хорошо, – сразу ответил я. Я сам боялся туда ехать, боялся того, что там увижу. – Но только знайте, что именно там происходило массовое истребление людей. Когда говорят об Аушвице, как правило, имеют в виду Биркенау. Вы не увидите самого важного места.

Бизнесмен посмотрел на меня серьезно, сострадательно, положил свою большую руку мне на плечо и сказал:

– Ничего, мы понимаем. Не думайте, что мы такие легкомысленные, просто нам этого довольно, – чтобы осознать, больше ужасов не нужно. Хватит. Правда, достаточно. И не волнуйтесь, оплата будет в полном объеме.

Я был ему благодарен. Этот человек словно хотел уберечь меня. Я сказал водителю, что мы возвращаемся в Варшаву.

Вечером я с ними распрощался. Утомленные долгой поездкой, туристы выбрались из микроавтобуса, оставив нам с водителем чаевые.

– Ну, вы держитесь тут, – сказали они на прощанье. – И купите себе новые ботинки.

И весело пошли в гостиницу, готовиться к вечерним развлечениям.

После я провел еще несколько таких однодневных экскурсий, но их становилось все меньше. В турагентстве мне объяснили это низким спросом, признав мое туристическое направление неперспективным.

Я готовился вернуться в Израиль, но напоследок решил в одиночку проехаться по всем концлагерям, как сделал это несколько лет назад, когда первый раз оказался в Польше. Я спланировал прощальный тур самым тщательным образом. Я хотел запечатлеть его на фотографиях и точно знал, где и каким образом хочу попрощаться.

И тут пришло письмо – от вас лично. Я несказанно обрадовался, уверенность в себе вернулась в одночасье, все унижения были почти забыты. К нам обратился известный немецкий режиссер, писали вы, который работает над фильмом о концлагерях. Для помощи в сборе недостающей информации он просил порекомендовать ему гида – специалиста по Польше, и важно, чтобы это был представитель Яд Вашем. И вы тут же подумали обо мне. Скоро режиссер со мной свяжется. С наилучшими пожеланиями…

Я был на седьмом небе от счастья. Чуть не расцеловал вашу подпись. Дальше все завертелось очень быстро. Помощница режиссера согласовала со мной время поездки, договорилась об оплате, вполне приличной, передала список мест, которые режиссер хотел бы посетить – все в рамках моей специализации. Фамилия режиссера мне ни о чем не говорила, но в интернете я нашел массу статей и рецензий, в основном на немецком. Шестьдесят два года, из рабочей семьи. Отец трудился на металлургическом заводе. Карьеру режиссер начал в семидесятых, помощником Вима Вендерса, потом стал снимать сам. Я посмотрел онлайн два его старых фильма – очень хорошо и красиво сделанных. В одном дело происходило в Гамбурге, главный герой был моряком торгового судна; второй рассказывал о молодой девушке, которая приехала из маленького городка в разделенный Берлин изучать искусство. Чувствовалась в этих картинах нежность и жестокость. Диалогов было немного, сюжет развивался в действии. О режиссере писали, что он очень редко дает интервью и о своей частной жизни не рапространяется, предпочитает, чтобы о нем судили по его творчеству, а не по биографии. Я все же раскопал, что он был женат на большой звезде немецкого театра, которая несколько лет назад умерла от тяжелой болезни, и что у них есть сын. Я нашел фотографию покойной – на вид просто прелесть, с такой женой можно горя не знать.

Я был рад наконец-то провести экскурсию для стоящего человека. Рассказал обо всем Руфи, покрутился перед камерой телефона, чтобы показать: я побрился, навел марафет и надел новую рубашку.

– Как же я люблю видеть тебя счастливым, – сказала жена.

Мы встретились в Кракове, в отеле – весьма изысканном, не чета дешевым гостиницам, в которых я ночевал с израильскими группами. Режиссер – высокий, с решительным, чувственным лицом – оказался красивее, чем на фотографиях. Мне тут же захотелось ему понравиться. Я ждал в холле отеля, и он явился минута в минуту, вошел энергичным шагом, и с ним помощница. Мне сразу стало стыдно за свой простецкий вид – на них были костюмы из мягких, дорогих тканей.

Продюсерская компания заказала для режиссера машину, комфортабельный джип «мерседес», а также водителя-поляка, говорящего по-английски. Все было на высшем уровне. В машине приятно пахло кожей, и режиссер с помощницей тоже приятно пахли, каждый по-своему – тканью и духами, так что по запаху я легко мог определить, кто из них ко мне приближается.

Мы втроем сидели сзади, режиссер у одного окна, я – у другого, помощница – посредине. Очень высокая, худая, с прямой спиной, в фигуре какая-то диспропорция, но лицо чудесное, прозрачная кожа, расцвеченная сеточкой кровеносных сосудов.

– Так вы доктор наук? – спросил режиссер по-английски. Не знаю, сказали ли ему, что я говорю и по-немецки тоже. – Нам предстоит интересное совместное путешествие.

Я спросил, впервые ли он в Польше.

Режиссер ответил, что уже бывал здесь, но уточнять, когда и зачем, не стал.

Я обычно звал своих подопечных по имени, за исключением министра, к которому обращался «господин министр». Режиссера я тоже по имени не называл – он не предлагал. Помощницу я называл Лизой.

Режиссер откинулся на сиденье, закутался в длинное мягкое пальто и смотрел на дорогу ясным взглядом художника. Была в нем какая-то особая непринужденность, я же неловко сгорбился у своего окна. Он спросил, где я живу в Израиле, потом сказал, что несколько раз бывал в Израиле, у него там есть приятели, художники и интеллектуалы, иногда он встречается с ними и в Берлине.

– Любопытная страна, – сказал он.

У него была манера заканчивать фразу, ничего толком не разъясняя и слегка улыбаясь, будто в его словах был тайный смысл.

Мы выехали из Кракова и направились в Аушвиц. Режиссер хотел начать именно с него. Лиза сидела между нами и разглядывала пейзаж за окном. В машине работала печка, и шарф с шеи она сняла. Они с режиссером оба были очень хороши собой.