После заруливания и выключения двигателей полковник Нюхтиков вышел из кабины и по-армейски четко доложил зэку Туполеву о готовности машины и оборудования к испытаниям в воздухе. Туполев благодарно обнял летчика, и они оба зашагали по усыпанной снегом рулежке…

Шли дни основной подготовки к летным испытаниям. За бригадой с завистью следили оставшиеся из группы Петлякова…

Стоял морозный, по-настоящему зимний день; автобус с зэками, как всегда, прибыл к ангару в точно установленное время, и сразу же люди принялись помогать готовить 103-ю к вылету. Полковник Нюхтиков сидел у метеорологов, убеждая их, что утренняя дымка — не помеха, она скоро рассеется, что обещанный с вечера метеобюллетень давно пора положить в его летный планшет. Туполев ждал летчика у машины, обеспокоенно поглядывая на метеостанцию. Наконец все документы на вылет оформлены, Нюхтиков в сопровождении Туполева, надев парашют, усаживается вместе с штурманом Акопяном в кабину. В морозном воздухе прозвучала привычная команда: «К запуску!», а вслед за нею медленно закрутились воздушные винты обоих моторов, огласив округу дружным мощным ревом — снова опробование двигателей по полной программе, начиная от приемистости до максимальных режимов обоих моторов с непрерывным контролем давления бензина и масла…

Нюхтиков открыл кабину, выбросил руки в стороны, что означало убрать колодки из-под колес шасси, кивнул Андрею Николаевичу и, услышав его глухое: «С Богом!», закрыл кабину и порулил на взлет.

По давней своей привычке Туполев при первом взлете новой машины всегда уходил к взлетной полосе и оставался на том месте, где, по его расчетам, произойдет отрыв машины. «Пятьдесят восьмая» не была исключением. Он стоял и терпеливо ждал, когда Нюхтиков вырулит на полосу; до него донесся дружный рев моторов — летчик перед разбегом «прожигал» свечи. И вот его красавица — предмет его любви — 103-я, окутанная снежными вихрями, набирая скорость, пошла на взлет…

Туполев долго стоял рядом с бетонкой, не спуская глаз с машины. Что творилось в его душе, можно только догадываться — три года заключения, истязающие тело и сознание допросы, издевательства, оскорбления, бессонные ночи. Ради чего? За что? За то, что в воздухе отечества тысячи его машин… Опустив плечи, он медленно зашагал к ангару, бросая взгляды на планирующую с выпущенными шасси машину.

Нюхтиков подрулил к группе начальников ВВС и НКВД, открыл кабину, отыскал взглядом одиноко стоящего Туполева, ожидавшего его, Нюхтикова, оценки нового детища, поднял вверх большой палец и улыбнулся; летчик медленно вышел из кабины, коротко доложил генералу ВВС о первом полете. Нюхтикова поздравляли и командиры РККА, и руководители НКВД, и представители наркомата. Летчик смущался больше обычного — не он создал эту красавицу 103-ю, он лишь испытал ее, а отцом ее был и остается Туполев. И именно к нему тут же направился летчик-испытатель Михаил Нюхтиков. Он успел сказать всего два слова: «Машина отличная!» Первым обнял Андрея Николаевича, первым вместе с зэками, наркоматчиками, заводскими инженерами подбросил Туполева в воздух… Все, кто был рядом, видели, как по покрасневшим на морозе щекам Старика одна за другой скатывались слезы выстраданного, нескрываемого счастья.

После трех полетов Туполев, а он спал и видел именно этот полет — на замер максимальной скорости, настоял на нем и добился от Кутепова разрешения, зная, что машина «даст» шестьсот тридцать — шестьсот пятьдесят километров в час. Эта скорость нужна ему для беседы с Берия.

Нюхтиков не был сторонником форсирования испытаний новой машины — новое всегда таит в себе неизвестность, а это, как часто случается в жизни летчиков-испытателей, приводит к сложнейшей ситуации, ибо еще никто в мире, ни один конструктор не предугадал поведения машины в воздухе и отказа в полете. Все это ложилось на плечи испытателя.

После взлета Нюхтиков набрал заданную высоту, вышел в зону разгона, увеличил обороты и мощность моторов до полных; машина, к его удивлению, вела себя спокойно и даже привычное для новых самолетов на большой скорости подрагивание педалей руля поворота не ощущалось. Пока стрелка прибора двигалась к цифре «5», Нюхтиков не испытывал особого напряжения — не один десяток полетов на легких машинах совершил, но 103-я не истребитель, а бомбардировщик.

Под крыльями расстилалась бесконечная, с редкими темными пятнами леса, уходящая за горизонт, устланная лебяжьим пухом снежная равнина, скрывающая истинную скорость; самолет, казалось на большой высоте, едва двигался, будто завис на одном месте. Нюхтиков посмотрел по сторонам, сверил курс, задержал взгляд на высотомере и вариометре — высота должна оставаться постоянной, полет без снижения. С ростом скорости он почувствовал, как возросло давление на штурвале, словно штурвал сопротивлялся, а машина стремилась вверх, уходя от аэродинамических нагрузок.

У цифры «6», что означало скорость шестьсот километров в час, стрелка прибора задержалась, как показалось летчику, надолго, словно прилипла к циферблату, хотя самолет несся быстрее прежнего. «Крепко ли сработаны крылья, рули, стабилизатор, — вихрем пронеслась тревожная мысль у летчика. — Сколько в авиации случаев, когда от мощных аэродинамических сил огромных скоростей машины разваливались в воздухе…»

Шестьсот сорок. Двухмоторный самолет вздрагивал всем корпусом; дрожь была едва заметной на концах пальцев летчика, и шла она из крепкого фюзеляжа, центроплана, киля, стабилизатора, консолей крыла; Нюхтиков беспокойно бросал взгляд на прибор скорости — ждал, пока стрелка пересечет еще одну риску циферблата. Возросли нагрузки на рули высоты и поворота, «потяжелели» педали и штурвал, да и сама машина с усиливающимися аэродинамическими нагрузками заметно «прибавила в весе»…

«Вот и шестьсот пятьдесят, — облегченно подумал Нюхтиков, сбавляя обороты моторов. — Теперь поскорее домой — порадовать Старика, а больше людей, томящихся за решетками ЦКБ-29».

Промерзший на морозе Туполев ждал 103-ю у посадочной полосы, часто поглядывая в сторону, откуда должен появиться самолет-надежда; он был уверен в нем, но в авиации все могло быть, тем более находились люди, стремившиеся каждый мало-мальский отказ свалить на зэков. А тут скорость!

Самолет по давней традиции испытателей на огромной скорости пронесся над аэродромом, вошел в разворот с набором высоты и скрылся в плотной дымке; Туполев увидел его снова на посадочной глиссаде и, надвинув шапку, зашагал к ангару, куда должен зарулить Нюхтиков.

Как только стихли моторы, летчик открыл кабину и вытянул руку с поднятым большим пальцем — все хорошо!..

Через несколько минут стало известно: максимальная скорость 103-й — шестьсот сорок три километра в час! Старика подбросили вверх и все, кто был рядом, поздравляя его и помощников, подумали о скором освобождении… Еще бы — бомбардировщик достиг и превзошел скорость лучших истребителей мира!

Но желаемое освобождение снова отодвигается на неопределенный срок. Туполев долго добивался встречи с Берия.

— Товарищ нарком! Ваши же слова: «Машина в воздух — вы на свободу». А что получилось: машина сделана, первые полеты на ней выполнены, максимальная скорость — вы знаете какая! Что я скажу людям? Они ждут освобождения! Не дни — часы считают!