сетью частых царапин, в щели забился мусор, а в самом темном углу от сырости разрасталась плесень.

– Джонни, говоришь? – спрашивал Норрейс, садясь на крышку плоского сундука, который прогнулся за то долгое время, что им пользовались как скамейкой.

Юный Джонни кивнул. Еще никому не приходило в голову называть его Норрейсом-младшим, разве что ему самому, и то, даже такому пройдохе-картежнику была очевидна нелепость такого звания. Сам же Норрейс вытер шею и лицо платком от дождевой воды, которая смешалась с выступившим потом.

– И сколько ж тебе лет? – спросил Норрейс.

– Исполнится двадцать через три месяца, – ответил Джонни. – Шестнадцатого августа.

По озабоченному лицу Норрейса-старшего было нетрудно догадаться, что именно генерал высчитывал в уме, и, судя по тому, как углублялись его морщины, особенно на лбу, расчеты эти были правильными, но отнюдь не утешительными.

– Зря ты это, дружок, – подал голос Френсис, все это время стоя обособленно, в тени, абсолютно верно заключив, что сейчас ему не суждено играть главную роль.

Джонни же был взволнован еще сильнее от такого предупреждения. Френсис же не спешил объяснять свои слова и преспокойно набивал трубку.

– Видишь ли, потерянный принц, – произнес Дрейк, видя, что у Норрейса слов сейчас не найдется. – Мы в полном замешательстве, что же с тобой делать. Ты же понимаешь, что само твое существование…

Френсис поджал губы и пару раз постучал краем трубки о подбородок. Пару мгновений он силился припомнить словечко, но оно не находилось, как тот юркий зайчишка, который выскочил прочь и уже укрылся под густым сплетением корней.

– Не вспомню, – наконец продолжил Дрейк. – Позорит, в общем, нашего доброго старика Норрейса.

Ставни забились еще сильней от особо яростного порыва ветра.

– Компрометирует, – радостно вспомнил Френсис.

Но это радостное и почти даже своевременное озарение никого больше не позабавило. Кажется, лишь у Дрейка была какая-то способность к веселью средь собравшихся. Генерал и сын сидели понурые и сосредоточенные, повязанные мучительным и позорным бременем.

– Ну что, Джонни, – сказал Френсис, всплеснув руками, и генерал и его бастард одновременно повернули головы. – Уже решил, что будешь делать?

Угрюмый вид Норрейса явно заверял, что решения пока что нет, а лишь мучительно зреет. Френсис пожал плечами, будучи зрителем, причем зрителем, который не просто не жалеет потраченных денег, а будто бы он урвал сверх той суммы, которую отстегнул, и если труппа снова будет в городе, то он непременно раскошелится еще сколь угодно раз. Терпения Дрейку было не занимать, тем более что решалась не его судьба. Чего нельзя было сказать о генеральском бастарде. Юный Джонни до крови кусал большой палец, собираясь с духом для рокового рывка. И вот ему хватило сил.

– Возьмите меня слугой, – попросил он, глядя на отца.

Генерал Норрейс поднял взгляд, будто услышал резкий звук или шум, сродни взрыву пороха, крику зверя или треску падающего многолетнего дерева, но никак не речь. Его глаза слепо и бездумно уставились на картежника, который в волнении заламывал обкусанные до крови пальцы.

– Возьмите меня слугой, – повторил бастард. – Мать много о вас говорила, господин, но не называла имени. Я и не искал вас, ведь знал, что ничего, кроме боли, не причиню, явившись на порог и заявив, что вот он я, твоя кровь! Я на дне, лжец, вор и картежник! Я вижу, что один мой вид причиняет вам страдание, и прошу лишь одного – позвольте искупить свои грехи. Я готов служить, не прося ничего взамен, как раб. Ради тебя, господин, я готов пойти хоть на край света.

На этих словах, стоило лишь проговориться про «край света», Норрейс переменился в лице, как и Дрейк. Обоим припомнился один и тот же разговор. Френсис и Джон переглянулись между собой, невольно и мимолетно, и каждый угадывал мысль другого.

– Что ты умеешь? – спросил Норрейс, окидывая бастарда взглядом.

– Да на кой он нам сдался? – Дрейк вмешался в разговор, но Норрейс от него раздраженно отмахнулся.

– Я хороший стрелок, – сказал Джонни. – И вы это видели.

– Не помню такого, – пожал плечами Френсис.

– Да заткнись ты уже! – злобно огрызнулся старик и провел по красному лицу рукой. – И без тебя, брехливый пес, ни черта не понятно! Дай собраться с мыслями и прекрати уже нести бред, тем более под руку!

Дрейк громко выдохнул, скрестив руки на груди, и взгляд его уже не был так весел и беззаботен, как прежде. Норрейс постукивал пальцами по колену, додумывая лишь детали своего замысла.

– А знаешь что, прохвост Джонни, – протянул Норрейс, почесывая подбородок. – А я дам тебе шанс. Считай, сегодня твой счастливый день!

Вне себя от радости Джонни-младший подскочил с места, но замер, сжав кулаки и набрав в грудь воздуха.

– У меня есть к вам просьба, мастер… – осторожно спросил бастард.

– Этот щенок слишком быстро наглеет, – холодно вставил Дрейк.

– Так тебе в команду наглых-то и надо, – довольно хлопнул себя по ляжке Норрейс. – Чего там?

Джонни понадобилась пара мгновений, чтобы все же решиться.

К утру дождь почти сошел на нет, но до того, чтобы небо прояснилось, было еще долго. Тем не менее ранние пташки уже порхали по лестницам, опорожняя содержимое ночных горшков и развешивая белье на грубых ворсистых тросах, которое было спешно убрано в преддверии дождя, и все это время терпеливо сырело в кадках.

– Так вот ты где! Куда вчера пропал, бездельник? – обрушилось на Джонни, пока он пытался пройти мимо разгневанной хозяйки.

– Рей уже проснулась? – спросил он, заглядывая за плечо женщины.

– Ты посмотри на него! – Хозяйка уперла руки в боки. – Нет, не проснулась эта овца! Оба вы – ленивые лодыри, только и ищете, как бы отлынивать! Дрыхнет она, пойди-ка, разбуди, и пусть отмоет все внизу! И если будет снова скулить, сука такая, что у нее руки красные от воды, видишь ли, холодно, так пусть так и знает, оттаскаю за волосы пуще прежнего!

Половина этого в какой-то мере даже праведного гнева обрушилась в никуда – Джонни уже переступил порог большой спальни-ночлежки. Тут тянулись и гамаки, так привычные матросам, и простецкие ящики, до которых невозможно прикоснуться, не оставив занозы. Каждый постоялец ночлежки смягчал свою участь, как мог, подкладывая тряпье или солому для мягкости. В одном из таких ящиков, в самом дальнем углу, где по стене тянулись полосы неприкосновенной плесени, лежала девушка, крепко поджав к животу колени руками. Лицо было скрыто волнами черных волос, у нее были такие же тугие вороные кудри, как и у Джонни.

– Эй, нам пора, – тихо прошептал он, касаясь плеча спящей.

Девушка вздрогнула и резко открыла глаза. Она