Затем на некоторое время смерть императрицы Екатерины стала той темой, которая затмила собой все прочие.

На престол взошел Павел Петрович. Одержимый желанием навести образцовый порядок в империи (ему казалось, что в ней совершенный разброд и полное шатание), он назначил Константина инспектировать пограничные войска. Прежде всего императора беспокоило состояние войск в Ровно. Именно туда в 1799 году и направился Константин.

Среди польских аристократов многие относились к России с подчеркнутым презрением, но иные пытались поддерживать добрые отношения со страной, в полную зависимость от которой попала Польша. В числе этих людей была и старинная, очень знатная и богатая семья князей Любомирских. Здесь был устроен прием в честь великого князя Константина, и скоро многим стало казаться, что он прибыл в Ровно именно для того, чтобы инспектировать дом Любомирских. Вернее – устанавливать местонахождение княжны Елены.

Она была удивительная красавица. Получила хорошее образование, танцевала, не касаясь земли, на коне скакала, словно казак, а какой огонь вспыхивал в ее глазах в ответ на пылкие взоры Константина! Он влюбился, влюбился настолько, что только и мечтал, как разведется с Анной Федоровной и женится на Елене Любомирской.

Именно с намерением осуществить это он и вернулся в Петербург, напоследок написав Елене, что никто так никого не любил, как он любит ее: «Я теперь так живо воспринимаю, так глубоко чувствую, как раньше никогда!»

Дома он застал скандал, который сначала наполнил его надеждой, что дело с разводом вполне можно будет уладить. Император Павел завел себе новую фаворитку, Анну Лопухину, перед которой заискивали все, кроме великой княгини Елизаветы. Анна Федоровна, жена Константина, дружила с Елизаветой и старалась подражать ей во всем. Император был очень недоволен невестками. Однако о разводе сына он и слышать не пожелал и посоветовал ему поскорее примириться с женой, тем паче что она прихварывала.

Константин озлился на весь белый свет. Болезненный, удрученный вид Анны раздражал его до крайности. Он был убежден, что жена притворяется нарочно, чтобы удержать его при себе. Держи карман шире! Тоскуя по Елене, он отписывал ей нежные, исполненные любви послания:

«Когда же я снова увижу милый Ровно и его дорогих обитателей! Когда я вспоминаю о том счастливом времени, которое провел у вас, я плачу и в то же время думаю: когда же я вновь буду у вас?»

Или вот так:

«Мне скучно. С начала года у нас все балы и маскарады, но я скучал, и все спрашивали у меня, почему я не танцую? Тогда я отвечал самому себе: увы, я не в Ровно! Если я не увижу вас снова, я умру от тоски и печали, и если бы мне было дано императором позволение уехать к вам, только один Бог знает, как я был бы счастлив!»

Отрешиться от этой тоски, развлечься Константин пытался самыми простыми и доступными способами: устраивал ужины хорошеньким актрисам, причем норовил пригласить их в свои покои. И очень удивился, когда консилиум врачей установил, что великая княгиня ничуть не притворялась, что болезнь ее становится все серьезнее. И, к своему великому изумлению, Константин узнал, что Анна оскорблена его поведением, его откровенным распутством и хочет развестись с ним так же страстно, как этого хочет он. Она уехала за границу как бы для лечения, а на самом деле не намереваясь возвращаться.

Константин был вне себя от ярости, потому что, узнав о серьезности болезни Анны, чуть ли не впервые в жизни почувствовал угрызения совести и даже собирался помириться с женой. Ну что ж, она не хочет – не надо!

А вскоре произошло некое событие, которое вытеснило из его памяти обидчивую жену, а из сердца – прекрасную, но далекую Елену. Можно удивляться не тому, что это событие произошло, а тому, что оно не произошло гораздо раньше! Еще в 1794 году, когда Екатерина Великая, обуреваемая сочувствием к семье польского князя Святополк–Четвертинского, убитого варшавскими повстанцами за любовь к России, пригласила в Петербург двух его дочерей, Марию и Жанетту. Мария была красавицей, обещавшей со временем сделаться еще красивее и затмить саму Афродиту. Жанетта была хороша ровно настолько, чтобы сводить с ума множество молодых людей. В конце концов Мария затмила и Афродиту, и всех прочих красавиц в глазах Александра. Ну а Жанетта… о, Жанетта!

Варшава, 1820 год

Константин остановил кабриолет, снял фуражку и вытер лоб платком. Вот и церковь. Двери приоткрыты, слышатся негромкие голоса. Он тихонько присвистнул, и тотчас из кустов выскочил один из его адъютантов, нарочно поджидавший, чтобы подержать кабриолет и встретить жениха.

На испытующий взгляд великого князя он только кивнул: дескать, все готово, вас ждут – и принял вожжи. Константин ответил адъютанту такой сияющей улыбкой, что малый, привыкший к суровому нраву своего начальника, даже запнулся от изумления. Великий князь отдал адъютанту вожжи, спрыгнул на землю и нетерпеливо направился к церкви.

Он не мог заставить Иоанну ждать. И сам не мог ни одной лишней минуты ждать соединения с ней!

…Когда ему впервые представляли княжну Грудзинскую, ее сначала тоже назвали Жанеттой, и это имя покоробило Константина. Оно показалось неуместным напоминанием о той, первой Жанетте, княжне Четвертинской. Он хотел, чтобы княжну Грудзинскую называли только на польский манер – Иоанной, и ее матушка, которая после развода с буйным ревнивцем князем Грудзинским, была вторично замужем за графом Бронницем, мигом почуяла настроение великого князя Константина и выкорчевала из своей речи это имечко, к которому ее дочь приучили во французском пансионе мадам Воше – наилучшем в Варшаве. Графиня Бронниц, дама многоопытная, мигом почувствовала все значение взглядов, бросаемых на ее дочь Константином Павловичем. И была немало изумлена. Великого князя в Варшаве знали как самого настоящего солдафона. Назначенный главнокомандующим польской армии, он все делал для ее организации, был ее творцом и наставником. В казармах, солдатских лазаретах и кухнях, конюшнях и кузнях его можно было видеть гораздо чаще, чем на светских раутах, балах или в театрах. Просто чудом удалось залучить Константина Павловича на бал к наместнику царя, князю Иосифу Зайончеку! И вот здесь‑то великому князю были представлены графиня Бронниц и ее дочь Жанетта… ах, пардон, пардон! – Иоанна, конечно, Иоанна Грудзинская.

Графиня чуть не ахнула, заметив выражение лица сорокалетнего грубоватого главнокомандующего, когда тот уставился на ее дочь. Он вдруг сделался растерян, как мальчик. Во взоре его светилась страсть, более напоминающая первую любовь. И глаза его уже не отрывались от двадцатилетней княжны Грудзинской!

Графиня Бронниц неприметно покачала головой. Она знала, что ее дочь хороша собой, а что высока ростом – ну и ладно, многим мужчинам нравятся высокие женщины. В Иоанне было то, чем некогда обладала и что еще не растратила и сама графиня и что важнее самой изощренной красоты: истинный шарм, способность очаровывать людей. Женственность, всепобедительная женственность била в ее натуре и внешности таким пьянящим ключом, что любому мужчине было трудно сохранить трезвую голову, оказавшись рядом с Иоанной, ощутив тонкий аромат ее русых локонов, увидав, как грациозно она движется, взглянув в ее яркие голубые глаза, обменявшись с ней несколькими словами и услышав ее низкий голос, как бы таящий скрытую усмешку.