– А как же!

В потемках они, как мыши, подкрепились сыром и залежалыми крекерами.

Семь часов.

– Знаешь, – произнес он, – меня как будто подташнивает.

– Да что ты?

– И спина разболелась.

– Давай помассирую.

– Спасибо, Элма. Золотые у тебя руки. Любому массажисту сто очков вперед дашь: не слишком сильно, не слишком слабо, а именно так, как нужно.

– Ступни прямо горят, – пожаловалась она. – Боюсь, не дойду я сегодня до кинотеатра.

– Ничего, в другой раз, – сказал он.

– Я вот что думаю: сыр-то у нас не испортился? Изжога разыгралась.

– Ага, ты тоже заметила?

Каждый покосился на тумбочку с лекарствами.

Семь тридцать. Семь сорок пять.

– Почти восемь.

– Джон!

– Элма!

Они заговорили одновременно.

И от неожиданности рассмеялись.

– Ну, что ты хотел?

– Нет, давай ты.

– Нет, ты первый.

Оба помолчали, слушая тиканье часов и глядя на стрелки; сердцебиение участилось. Лица побледнели.

– Плесну-ка себе мятного сиропа, – сказал мистер Александер. – От желудка помогает.

– А потом ложечку мне передай.

В потемках они причмокивали губами, довольствуясь тусклым светом единственной лампочки.

Тик-так, тик-так, тик-так.

На дорожке перед домом послышались шаги. Кто-то поднялся на крыльцо. Зазвонил звонок.

Они оба замерли.

В дверь снова позвонили.

Хозяева затаились в тишине.

Звонок принимался дребезжать шесть раз.

– Не будем открывать, – дружно решили муж с женой и, вздрогнув от очередного звонка, охнули.

Они смотрели друг на друга в упор и не двигались.

– Вряд ли это что-нибудь серьезное.

– Разумеется, ничего серьезного. Начнутся пустые разговоры, а нам отдыхать нужно.

– Вот именно, – подтвердила она.

Звонок не унимался.

Под очередную трель мистер Александер принял еще одну ложечку мятного сиропа. Его жена налила себе воды и проглотила белую пилюлю.

Звонок сердито взвизгнул и умолк.

– Пойду гляну, – шепнул мистер Александер. – Из окошка в холле.

Оставив жену, он вышел. Тем временем Сэмюел Сполдинг повернулся спиной и уже начал спускаться по ступенькам. Мистер Александер не смог припомнить его лица.

Из окна гостиной тайком смотрела миссис Александер. У нее на глазах с тротуара свернула ее приятельница по клубу «Наперсток», которая столкнулась на дорожке с незадачливым посетителем, сошедшим с крыльца. Эти двое остановились. В тишине весенних сумерек зазвучали приглушенные голоса.

Разговор явно касался хозяев: гости окинули взглядом дом.

Вдруг они расхохотались.

И еще раз посмотрели на темные окна.

Не солоно хлебавши мужчина с женщиной вышли на тротуар; смеясь, переговариваясь и качая головами, они шагали под освещенными луной деревьями, пока не скрылись из виду.

Вернувшись в комнату, мистер Александер обнаружил, что жена уже приготовила тазик с теплой водой, чтобы они вместе могли попарить ноги. Кроме того, она принесла запасной пузырек арники. Муж слышал, как из крана течет вода. Выйдя из ванной, жена распространяла вокруг себя запах мыла, а не терпкий аромат вербены.

Они опустили ноги в тазик.

– Сдать, что ли, билеты на субботний спектакль? – задумался мистер Александер. – И приглашения на пикник тоже. До выходных еще дожить надо.

– И то верно, – сказала жена.

Казалось, весенний день канул в прошлое миллион лет назад.

– Интересно, кто это приходил? – спросила она.

– Понятия не имею, – ответил он, потянувшись за мятным сиропом. И немного отпил. – Не перекинуться ли нам в очко, хозяюшка?

Едва заметным движением миссис Александер сменила позу.

– Отчего ж не перекинуться? – сказала она.

Казалось, и дня не проходило, чтобы кто-нибудь не вспоминал: «Хороша была, как роза саронская, свежа, как майский ландыш». «Походка у нее была, что у принцессы. Гуляет, бывало, вдоль озера – и малейшее дуновение ветерка тут же стирает следы, вот какой легкий отпечаток оставляли ее ступни». Эти голоса преследовали его круглый год. «Случалось ли тебе майскою порой зарыться в подушку из листьев мяты?» «Случалось ли видеть, доводилось ли чувствовать жаркой летней ночью, как белоснежную занавеску вдруг задувает к тебе в спальню живительной прохладой? А слышал ли ты, как стучится первый осенний дождик в крышу твоего дома?» Кто-нибудь да непременно вспоминал эту красавицу, пытаясь описать, что же было в ней особенного. «Да только это все равно что описывать красный или синий цвет тому, кто их отродясь не видывал». Но всякий раз кто-нибудь делал новую попытку.

– Не бывает такой красоты! – возражал Джордж Грей. – Вы мне портрет покажите!

– Пятьдесят лет прошло, – отвечали ему. – Если всю округу перевернешь вверх дном, может, и отыщешь, да и то вряд ли. А умерла она молодой. Считай, весь город пришел с ней проститься, с девятнадцатилетней, никому не доставшейся. Как было ее не любить – уж очень была хороша.

У Джорджа Грея рассказы стариков вызывали то восхищение, то досаду.

– Вон Хелен идет: похожа на нее? – Он указывал рукой.

Но те только качали головами с едва заметным и потому простительным оттенком превосходства. Как-никак они в Лондоне бывали, королеву видели. А он, сердечный, дальше Чикаго и Канкаки не выбирался.

– Вот еще миленькая девушка, просто прелесть, – говорил Джордж, кивая на некую Сюзанну, проезжавшую мимо в машине.

– Это цветок без аромата, – замечали старики. – Нынче многие девушки похожи на такие цветы. Дотронешься – а они бумажные, никуда не денутся. Элис не суждено было долго жить, она была как первый снег. Выглянешь из окна декабрьским утром – летит, а поймать не поймаешь. И на лугу дожидаться не станет, не бывать этому.

– Боже мой! – досадовал Джордж. – Хватит вам!

Ему исполнилось всего лишь двадцать, и с каждой женщиной, что сидела на крыльце, когда он шел мимо, или махала рукой из автобуса, его связывал несостоявшийся роман. Он вечно ходил кругами и натыкался на деревья. Он не раз падал вниз, будто провалился в шахту лифта, и больно ударялся о дно, но так и не встретил той, которую искал. В каждой был небольшой изъян: у одной нос длинноват, у другой уши не такие, у третьей рот не закрывается.