— Не знаю, — сказал маркиз. — Очень жаль, но чем больше я ее узнавал, тем меньше мог ее понять.

Он признал свою вину в том, что бросил дочь на произвол судьбы в патио для рабов. Из-за этого, по его мнению, она стала безмолвствовать месяцами, впадать в беспричинную ярость, издеваться над матерью, подвешивая кошкам колокольчик, который надели ей на руку. Но самой большой трудностью в постижении ее нрава было ее пристрастие ко лжи.

— Как у негров, — вставил Делауро.

— Нет. Негры лгут нам, но не друг другу, — сказал маркиз.

В спальне Делалуро одним взглядом отделил старинную утварь тетушки от новых вещей Марии Анхелы — говорящих кукол, танцоров на пружинке, музыкальных шкатулок. На кровати так и лежал, как его оставил маркиз, чемоданчик, с которым ее отправили в монастырь. Покрытая пылью лютня покоилась в углу. Маркиз объяснил, что это итальянский инструмент, теперь стоящий без употребления, и что у девочки были замечательные музыкальные способности. Упомянув об этом мимоходом, он вдруг оживился, стал перебирать струны, а потом и напевать песню, которую они пели дуэтом с Марией Анхелой.

Это был решающий момент. Музыка открыла Делауро то, чего не удавалось сделать маркизу в рассказе о дочери. Последний так расчувствовался, что готов был петь без конца. Потом вздохнул и сказал:

— Вы себе не представляете, как ей шла шляпа с полями.

Делауро заразило его волнение.

— Вижу, вы ее очень любите.

— Не можете себе представить — как, — сказал маркиз. — Душу бы отдал, чтобы ее увидеть.

Делауро почувствовал, что Святой Дух не оставляет его без поддержки.

— Нет ничего более легкого, — сказал он, — если доказать, что она здорова.

— Поговорите с Абренунсио, — сказал маркиз. — Он с самого начала говорил, что она не больна и, как ученый-медик, может подтвердить диагноз.

Делауро вдруг понял, что попал в тупик. Абренунсио мог спасти положение, но общаться с ним значило подвергать себя большой опасности. Маркиз, казалось, угадал его мысли и сказал:

— Он известнейший человек.

Делауро многозначительно качнул головой.

— Да, Святой Инквизиции известно многое, — заметил он.

— За жертвы нам стократно воздается Небом, — сказал маркиз и, видя, что Делауро помалкивает, добавил: — Заклинаю вас Господом Богом.

Делауро с трудом пробормотал:

— Прошу вас, не настаивайте.

Маркиз прикусил губу. Взял с кровати чемоданчик и попросил Делауро передать дочери.

— Пусть хотя бы знает, что я о ней помню.

Делауро ушел не попрощавшись. Он с головой накрылся пелериной, прижав к груди чемоданчик, ибо дождь лил как из ведра. Через какое-то время он осознал, что в ушах у него звучит какой-то стих из песни, которую пел маркиз под лютню. Делауро сам стал вполголоса напевать, не слыша шумящего ливня, вспоминая куплет за куплетом, пока не пропел всю песню. В квартале ремесленников он свернул налево к отдельно стоящему домику и, продолжая мурлыкать, постучал в дверь к Абренунсио.

— Кто там?

— Именем закона… — ответил Делауро.

Эти слова первыми пришли на ум, чтобы не называть своего имени. Абренунсио открыл дверь, поверив, что ломится стража, и не узнал визитера. «Я библиотекарь в епископате», — сказал Делауро. Медик впустил его в полутемную прихожую и помог снять промокшую пелерину.

Не изменяя своему обычаю, спросил гостя по-латыни:

— В каком сражении вы потеряли глаз?

Делауро рассказал ему на классической латыни о случившемся во время затмения солнца и о неприятных симптомах своего недуга. Абренунсио не нашел травму опасной, остался доволен наложенной повязкой и поразился чистоте услышанного латинского языка.

— Вы в совершенстве владеете латынью, в совершенстве… — повторял он. — Где изучали?

— В школе Авилы, — ответил Делауро.

— Тогда нечему удивляться, — сказал Абренунсио.

Он заставил Делауро снять мокрую сутану и сандалии для просушки и набросил свой мирской плащ ему на голые ноги в линялых гамашах. Потом снял повязку и кинул в мусорный ящик. «Вся беда в том, что ваш глаз увидел больше, чем ему положено видеть». Делауро не мог насмотреться на горы книг, загромождавших комнату. Абренунсио подметил его интерес и повел в аптеку, где этажерки до самого потолка были завалены книгами.

— Господи Боже! — воскликнул Делауро. — Это же библиотека Петрарки!

— И сверх того еще двести томов, — сказал Абренунсио, позволяя гостю наслаждаться обозрением своих сокровищ.

Там были уникальные произведения, за которые в Испании можно было угодить в тюрьму. Делауро узнал их, жадно листал, а потом с болью душевной ставил обратно на полки. Наряду с нетленным сочинением «Фрай Герундио» его особый интерес вызвало полное собрание сочинений Вольтера на французском языке, в том числе перевод на латинский вольтеровских «Философских писем».

— Вольтер по-латыни — это же редчайшая греховная публикация, — шутливо заметил он.

Абренунсио сообщил, что книга переведена каким-то монахом из Коимбры, который позволял себе такую роскошь, как перевод редких книг на радость паломникам. В то время как Делауро листал книгу, медик поинтересовался: знает ли он французский?

— Не разговариваю, но читаю, — ответил Делауро по-латыни. И добавил без капли чванства: — Читаю также по-гречески, по-английски, по-итальянски, по-португальски и немного по-немецки.

— Я спросил вас об этом, услышав ваше суждение о Вольтере, — сказал Абренунсио. — Действительно великолепная проза.

— Можно позавидовать, — сказал Делауро. — Жаль, что он француз.

— Вы так говорите, потому что вы — испанец, — заметил Абренунсио.

— В моем возрасте и с такой смешанной кровью, как у меня, нельзя точно определить, кто я на самом деле, — отозвался Делауро. — И откуда я родом.

— Про то никто не знает из нас, живущих на этих землях, — сказал Абренунсио. — Может, через века измыслят для нас какое-либо определение.

Делауро поддерживал беседу, не отрываясь от книг. Внезапно, как это с ним часто бывало, он вспомнил о книге, которую у него, двенадцатилетнего мальчишки, когда-то отобрал ректор, о книге, которую втайне всегда мечтал найти с помощью случая или чуда.

— Вы помните название? — спросил Абренунсио.

— Никогда не знал, — сказал Делауро, — и многое бы отдал, чтобы прочитать до конца.

Не говоря ни слова, медик через минуту протянул ему книгу, которую Делауро узнал с первого взгляда. Это было старинное севильское издание «Четырех фолиантов Амадиса де Гаулы». Делауро глядел на книгу, листая страницы дрожащими руками, и прекрасно понимал: он балансирует над пропастью. Наконец отважился спросить: