– Я все понял, – сказал Джек.

По ступеням поднялись доктор Хорват и Уильям, в этот миг почти все собравшиеся повернулись к органу. Уильям вел себя по-деловому – никого не приветствуя, не обратив внимания даже на Джека, он посмотрел на орган и кивнул. Доктор Крауэр-Поппе погладила Джека по руке – ага, понятно, это она хочет сказать, что все в порядке, что Уильям всегда так себя ведет перед концертом. Как это она вчера выразилась? «Он такой, какой есть».

Слушатели не стали ни аплодировать, ни шушукаться, но Джек еще ни разу не слышал столь восхищенной тишины.

Ноты – довольно увесистую папку – нес доктор Хорват.

– Обычно он играет всего час, – ужасающе громко прошептал он на ухо Джеку, – но сегодня он выступает для вас, поэтому концерт продлится на полчаса дольше!

Разумеется, доктора Хорвата слышала и Анна-Елизавета, и, вероятно, вся церковь.

– Клаус, вы думаете, это хорошая идея? – спросила она коллегу.

– У вас что, есть таблетка, которая заставит меня прекратить играть раньше, чем я захочу? – язвительно произнес отец, но Джек понял, что он лишь дразнит врача – на лице Уильяма играла лукавая улыбка. Он сел на скамью и заглянул Джеку в глаза – так, словно тот только что сказал ему, как любит его и каждый дюйм его шкуры.

– Ты не забыл позвонить сестре, Джек? – спросил отец.

– Конечно не забыл, мы проговорили всю ночь.

– Мой дорогой малыш, – только и сказал в ответ отец. Теперь он смотрел на клавиши, а ногами ласкал педали.

Анна-Елизавета взяла ноты из рук доктора Хорвата и стала их проглядывать.

– Уильям, с моей точки зрения, тут судорога на судороге и судорогой погоняет, – заметила она.

– Анна-Елизавета, тут просто музыка, очень много музыки, – подмигнул ей в ответ Уильям.

Джек занервничал и стал считать канделябры – стеклянные и серебряные, всего двадцать восемь.

– А потом мы займемся джоггингом! – сказал Джеку доктор Хорват. – А после этого поужинаем, вы, я и Уильям. Надо девушкам и выходной дать!

– Превосходно, я жду с нетерпением! – ответил Джек.

– К сожалению, сегодня мы идем не в «Кроненхалле», – сказал доктор Хорват, – но место все равно очень милое и приятное. Хозяин хорошо меня знает и обожает вашего отца, всегда завешивает зеркала, когда принимает нас! – во всеуслышание прошептал доктор Хорват. – Разве это не великолепно?

– Bitte, Клаус! – взмолилась доктор Крауэр-Поппе.

Джек понял, что она будет переворачивать для Уильяма страницы; тот был готов начать. Внизу никто не смотрел в их сторону, прихожане лицезрели лишь суровый наказ из Евангелия от Матфея: «Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи».

Уильям вытянул руки над мануалом, на уровне плеч, и сделал глубокий вдох. Джек заметил, что люди внизу выпрямили спины – ага, значит, они тоже услышали вдох, значит, это сигнал к началу.

– Начинаем! – сказал доктор Хорват, наклонил голову и закрыл глаза.

Руки Уильяма словно покоились на невидимой подушке из теплого воздуха, напоминая пару ястребов, парящих в небе и поджидающих добычу. Внезапно Уильям отпустил их – и началась баховская мелодия, хоральная прелюдия «Liebster Jesu, wir sind hier» («Дорогой Иисус, вот мы здесь»).

– Tranquillo,[31]– мягко сказал по-итальянски доктор Хорват.

И Джек стал слушать, как играет папа. Поражало, как он играл – двигались только руки и ноги, сам же Уильям застыл словно каменное изваяние; слушатели как бы вторили ему – не вставали, не уходили, что там, даже позу никто не сменил. Удивительно! Неподвижно стояли и Джек, и доктор Хорват, и доктор Крауэр-Поппе. Джек не знал, как другие, но его ноги и не думали уставать – он просто стоял рядом и впитывал звуки. А Уильям знай себе играл все свои любимые вещи, «классические стандарты», как выразилась Хетер.

Прошло чуть больше часа, собравшиеся услышали и Генделя, и всех остальных. Когда папа начал токкату и фугу ре минор Баха – знаменитую вещь, самую любимую у проституток в Аудекерк, доктор Хорват толкнул Джека в бок.

– Нам почти пора, – сказал он.

Разумеется, Джек уходить не хотел, но он заметил, что Анна-Елизавета не сводит с него глаз. Джек доверял ей, он доверял им всем. Под токкату и фугу ре минор не слишком приятно спускаться по лестнице, но тем не менее доктор Хорват и Джек покинули Уильяма и доктора Крауэр-Поппе. Папа был слишком сосредоточен и не заметил, как они ушли.

В церкви было тепло, все двери и окна распахнуты настежь. Контрапункты Баха изливались наружу, на площадь; снаружи, на паперти и под деревьями музыка звучала не так громко, как внутри, но было слышно каждую ноту, словно ты и не покидал церковь Св. Петра.

Тут-то Джек и увидел, что во всех окнах и дверях окружающих площадь зданий стоят люди. Куда ни посмотри – везде лица, лица, лица; никто не движется, никто не произносит ни звука – все обратились в слух.

– Конечно, зимой не так! – сказал доктор Хорват. – И все равно его приходят слушать.

Джек стоял у подножия лестницы, ведущей ко входу в церковь, посреди маленькой площади, слушал и смотрел на слушающих людей. Рабочие давно бросили работу и неподвижно стояли на лесах, словно солдаты на посту; инструменты их лежали в сторонке. Но вот рабочий с молотком снял рубашку, те, что пилили, закурили, а четвертый взял в руки кусок трубы и замахал им, как дирижерской палочкой!

– Клоуны! – сказал доктор Хорват и посмотрел на часы. – Пока мест ни одной судороги!

Музыка звучала то все громче, то тише и тише.

– Это еще не конец? – спросил Джек. – Папа еще будет играть?

– Он сыграет еще одну вещь, последнюю.

Оглянувшись, Джек понял, что рабочие на лесах знали программу не хуже доктора Хорвата, они явно стали к чему-то готовиться.

Неожиданно Бах замолк – и в тот же миг из церкви рекой полились люди, точнее, семьи и женщины с детьми. Иные, с совсем маленькими детьми, просто-таки бежали; в церкви остались лишь взрослые и молодежь.

– Трусы! – презрительно сплюнул в возмущении доктор Хорват и с силой топнул ногой. – Джек, готовьтесь. Увидимся позже – нас ждет джоггинг!

Джек понял, что скоро доктор Хорват оставит его, а еще понял, что узнал последнюю вещь, правда, потому только, что ему играла ее в Старом соборе Св. Павла сестра. Разве забудешь эту музыку из фильма ужасов, Боэльманову токкату! Рабочие тоже, видимо, узнали Боэльмана – наверно, Уильям всегда заканчивал этой вещью свои выступления. Судя по всему, заметил также Джек, рабочие знали и что будет дальше.

В Эдинбурге, выйдя из собора, Джек не расслышал ни ноты; здесь же, в Цюрихе, из распахнутых окон и дверей на его уши обрушилось что-то неимоверное. Как он только не оглох! Джек не настолько хорошо знал токкату, чтобы услышать первую папину ошибку, первую судорогу – другое дело доктор Хорват, тот поморщился, словно ему прищемили дверью палец.