от отражавшегося в реке солнца, молодой тать погреб вслед за старым. Опять же, держался поодаль, на глаза не кидался, другое дело – много на пути лодок было, но ведь и река не так, чтоб широка очень. Не потерялся Опонас, следом за наемной лодкой свернул к берегу… дождался, когда старшой вылезет, да подался за ним с осторожкою – лугом заливным, мимо пастбища, по старой стерне – на широкую тропу.

Вокруг вздымалась к небу высокая густая трава, колотились об ноги лютики да пастушьи сумки, сверкали белыми лепестками ромашки. Там, средь ромашек, близ орешника, Коростынь и остановился, уселся прямо в траву, котомку с плеча снял – сразу хлебом свежим да творогом-сыром запахло. Кушал, зараза!

Опонас слюну сглотнул да выругался – тоже ведь оголодал за последнее время, можно сказать, с лица спал, осунулся. Поснедать бы тоже – а нечем! Где-то что-то раздобыть-украсть – тоже не вариант, Коростыня упустить можно… А вообще-то – что за ним ходить? Парнище сунул руку за пазуху и хищно улыбнулся. Подобраться прямо сейчас к этому черту, да приложить по лысине кистеньком! Не-ет… Не так-то и много сейчас у Коростыня денег, он же и говорил как-то, мол, серебришком некий человек его снабдить должен, дескать, потом и с вами – робятами – расплачусь. Расплатился, гадина!

Старшой уходить не торопился, так и сидел в траве, иногда вставая и осматриваясь, словно бы кого-то ждал. Так и ждал! Прошло совсем немного времени, как невдалеке, у старого вяза, появился всадник верхом не гнедом коне. Подъехал к вязу, огляделся… спешился.

Коростынь тут же подхватил свой мешок и торопливо зашагал к незнакомцу… за ним, с осторожностью, по кусточкам, пробирался и Опонас. К самому вязу, жаль, подобраться не удалось – слишком уж открытая там оказалась местность – пришлось затаиться в полсотне шагов, в малиннике, спугнув обиженно зашипевшую змеюку.

– Ползи, ползи, покуда не раздавил, – опасливо отодвигаясь в сторону, прошептал парняга.

Змеюка пошипела еще для острастки, потом опустила голову, уползла.

Опонас тихонько перекрестился:

– Слава те, Господи…

…да принялся наблюдать за странной парочкой – Коростынем в простой крестьянской одежке и всадником, одетым, как средней руки боярин, служивый человек или богатый купец: синяя суконная однорядка, юфтевые сапоги, пояс. На руке золотом блеснул перстень… Опонас покачал головой и прищурился: да уж, незнакомец-то, по всему – не простой человек. Сейчас рассчитается с Коростынем, уедет, а уж тогда… Парень нетерпеливо поежился: ну, ну, давай же, отсчитывай, сверкай звонкой монетой.

Непростой человек, словно услыхав опонасову просьбу, снял с коня переметную суму, рассупонил и…

Молодой тать едва не подавился слюной! Блеснули, блеснули-таки монеты! А звон аж сюда, в малинник, донесся… И еще – голос, глуховатый такой, с хрипотцой:

– Вот тебе дюжина золотых за работу, господин Коростынь. Все, как и договаривались… Вот еще пара – за то, что работу свою быстро проделал и в срок…

– Хитрые какие-то золотые… – старшой тать попробовал монеты на зуб… и остался вполне доволен. – А все ж неплохи.

– Это флорины, – потрепав белесую бородку, улыбнулся незнакомец, красивое, почему-то показавшееся Опонасу надменным, лицо его скривилось. – Они же – дукаты. Гульдены ведь по их образцу чеканят.

Изъяснялся всадник мудрено, да и как-то и не совсем по-русски: хоть и чисто, но слишком уж тщательно выговаривал слова:

– Вот еще серебро, как ты и просил – со своими людьми рассчитаться. Деньги московские, ордынские, новгородские…

Сверкнули серебряными чешуйками падающие в подставленные ладони монетки.

Опонас неприязненно скривился – ишь ты, кому золото – флорины и всякие там дукаты, а кому и серебришко мелкое… Не-ет, так не пойдет. Несправедливо!

– Ну, все вроде покончили… – нетерпеливо поигрывая кистенем, шептал себе под нос молодой тать. – Уезжай же, мил человек, уезжай… а мы тут сами промеж собой разберемся.

– Еще одно будет у меня к тебе дело, славный господин Коростынь, – взобравшись в седло, незнакомец склонился к татю. – По делу тому в Кашине, у церкви Петра и Павла, встретимся через три для, сразу после вечерни. Заработаешь – не обижу. Пока же…

Улыбнувшись, всадник достал откуда-то золоченую флягу, глотнул:

– Доброе вино… Выпьем за нашу дружбу. Ого… Там кто-то скачет, что ли?

Коростынь обернулся на миг… и в этот миг незнакомец что-то проделал с перстнем… и с флягой… Опонас в точности не видел все, но…

– Не, никого нету. Показалось тебе, господине.

– Пей, старый друг!

Взяв флягу, разбойник ухмыльнулся, отпил… и тут же, схватившись за грудь, захрипел да свалился в траву замертво!

Всадник тут же спрыгнул с седла, наклонился… забрал у мертвеца деньги. Опонас только головой качал – вот ведь, сукин кот! Ну, надо же… А ведь дружком прикидывался, гадина! Так, может, если уж не старшого, так этого кистеньком прищучить?

Парняга уже сунул руку за пазуху, приготовился… Нет, ну, надо же! Не успел, обернулся, а навстречу незнакомцу вышли из леса вооруженные люди… встречали. Как господина встречали – что-то говорили, кланялись.

Выбравшись из малинника, Опонас разочарованно свистнул:

– Да ну вас к ляду! С этакими-то делами как бы не злато-серебро заиметь – а получить по башке али ножом в брюхо. Не-е, братцы, слишком уж вас много, да и людишки вы опытные. Не-е!

Вообще-то молодой тать на судьбу никогда не ворчал, не обижался. Вот и сейчас – с деньгами не повезло, зато жив остался. Жизнь-то – она одна, а деньги что – раздобудем, может, и ватагу свою собрать удастся, есть в Кашине проверенные надежные люди. И этот вон сивый черт про Кашин что-то толковал, про церкву Петра и Павла. Ничо, может, еще и встретимся, еще поглядим, кого больше будет!

Окруженный деревянной – по высокому земляному валу – стеной, город Кашин располагался на берегах неширокой реки Кашинки, местами обмелевшей, местами заросшей камышами да зарослями ивы и краснотала, но все равно – красивой. Особенно сейчас, к вечеру, когда золотистое, уже не жаркое, солнышко, зависнув над загородной Сретенскою обителью, медленно клонилось к закату, протянув через весь город длинные тени церквей.

В городе, несмотря на скромные размеры, с разрешения великого князя чеканили свою монету, пусть хоть и медную, но, тем не менее, с портретом местного князя Василия. Кроме монетного двора имелись многочисленные кузницы, при двух монастырях – Клобуковом и Сретенском – трудились не покладая рук летописцы, а еще в городке делали белила и краски. Да! Вода из местных источников славилась на всю округу и считалась целебной.

Хоромы князя Василия Михайловича, где остановился приехавший «с деловым и дружеским визитом» Егор, находились