и менее всего о вещах, которые она хотела забыть. Но шлюзы были открыты, и пути назад не было.

Нерешительно, запинаясь, Клэр начала задавать ему незначительные вопросы. Он отвечал на них со всей возможной точностью и, тоже запинаясь, стал спрашивать о своем. Свободная беседа на запретную в течение многих лет тему действовала на нее, как наркотик, и Роджер, великолепный слушатель, помимо ее желания вызывал на откровенность. К тому времени, как они дошли до места, она обнаружила такую энергию и силу характера, о которых он и не подозревал.

— Он был глупцом и пьяницей, к тому же еще и слабым человеком, — страстно говорила она. — Все они были небольшого ума — Лохиель, Гленгарри и другие. Все они много пили вместе и забивали себе головы глупыми идеями Карла. Пустые разговоры, и ничего более. Прав был Дугал, когда говорил: легко быть смелым, сидя за кружкой эля в теплой комнате. Поглупевшие от вина и слишком гордые своим происхождением, чтобы отступиться, они пороли своих людей и издевались над ними, подкупали и соблазняли — все для того, чтобы ввергнуть их в кровавую пучину во имя… во имя чести и славы.

Она фыркнула и какое-то время молчала. Затем, к удивлению Роджера, рассмеялась.

— А вы знаете, что самое смешное? И у этого бедного глупого пьянчужки, и у его жадных тупых помощников, и у простых, честных людей, которые не могли заставить себя повернуть назад, — у всех у них была одна маленькая добродетель. Они верили. И странная вещь: все, что в них раздражало: вся их глупость, трусость, пьяное бахвальство и ограниченность, — все ушло. От Карла и его людей осталось одно — их слава, которой они добивались при жизни, но так и не обрели. Может быть, Раймон был прав, — добавила она более спокойно, — важна лишь суть вещей. Когда истлевает все, остается только твердость костей.

— Мне кажется, историки должны вызывать у вас некоторое раздражение, — рискнул заметить Роджер. — И все писатели — они сделали из него героя. Я хочу сказать, в Северной Шотландии вы на каждом шагу видите изображения наследного принца — будь то банка пива или сувенирная кружка.

Клэр покачала головой, вглядываясь в даль. Вечерние сумерки сгущались, с кустов снова стало капать.

— Нет, не историки. Совсем не они. Их величайшее преступление в том, что они позволяют себе высказывать свое мнение о событиях, о которых знают только предположительно, имея в руках лишь то, что сочла нужным оставить нам история. И только немногие из них за дымовой завесой ложных фактов и бумаг видят, что происходило на самом деле.

Издали донесся шум. Роджер знал: это пассажирский поезд из Лондона. В такие вечера его гудок слышен даже в доме.

— Нет, виноваты люди искусства, — продолжала Клэр, — писатели, певцы, сказочники. Они берут прошлое и перекраивают его по своему усмотрению. Из дурака они могут сделать героя, из пьяницы — короля.

— Значит, все они лжецы? — спросил Роджер.

Клэр пожала плечами. Было прохладно, но она сняла жакет; хлопчатобумажная блузка, повлажневшая от вечерней сырости, подчеркивала изящество ключиц и лопаток.

— Лжецы? — переспросила она. — Или волшебники? Может быть, они находят кости в пыли, прозревают суть того, чем они были, и облекают их в новую плоть, и неуклюжий зверь превращается в сказочное чудовище?

— Выходит, они не правы, занимаясь этим? — спросил Роджер.

Железный мост задрожал, когда состав прошел стрелку «Летучий шотландец». Размашистые белые буквы воззвания «Свободу Шотландии» завибрировали.

Клэр устремила задумчивый взгляд на буквы, ее лицо озарилось мерцающим звездным светом.

— Вы все еще не понимаете, верно? — спросила она.

В ней копилось раздражение, но осипший голос звучал как обычно.

— Никто не знает, почему все происходит именно так, — сказала она. — Вы не знаете, и я не знаю, и мы никогда не узнаем этого. Мы не знаем, потому что не можем сказать, чем все это кончится, — конца нет. Нельзя сказать: «Должно было случиться именно это событие, и поэтому произошло все остальное». То, что сделал Карл для шотландцев, — было ли это неизбежно? Или его истинное предназначение быть тем, чем он сейчас и является, — символом, иконой? Если бы не он, могла бы Шотландия выдержать двухсотлетний союз с Англией, сохранив до сих пор свою индивидуальность?

Она махнула рукой на размашистые белые буквы наверху.

— Не знаю! — ответил Роджер, вынужденный кричать: луч прожектора скользнул по деревьям, по мосту загрохотал поезд.

Целую минуту все гудело и ревело, дрожала земля; они застыли на месте. Наконец поезд пронесся, замер вдали перестук колес, и огонек последнего вагона скрылся из виду.

— Ну и что из этого получится, черт возьми? — сказала она, отвернувшись. — Вы никогда об этом не узнаете, но ведь вам все равно нужно действовать.

Внезапно Клэр распростерла руки, кольца на ее сильных пальцах блеснули.

— Вы понимаете это, когда становитесь врачом. Не в школе — там этому нельзя научиться, — а только тогда, когда соприкасаетесь с больным и знаете, что сможете ему помочь. Вокруг вас так много тех, с кем вы никогда не сможете соприкоснуться, чью суть вы не сможете выявить, тех, кто не попал в ваше поле зрения. Но вы не думаете о них. В данный момент вы пытаетесь помочь только одному — одному! — тому, кто сейчас перед вами. И вы действуете так, словно этот пациент — единственный человек в мире, потому что, начни вы действовать иначе, потеряете этого пациента, единственного. Помочь единовременно только одному — это все, что вы можете сделать. И вы учитесь не отчаиваться оттого, что не всем удается помочь, а просто делаете то, что в ваших силах.

Клэр снова повернулась к нему; лицо ее осунулось от усталости, но глаза сверкали, будто омытые дождем, в волосах поблескивали капельки влаги. Ее рука легла на руку Роджера — жест, побуждающий к действию; так ветер наполняет парус, заставляя лодку двигаться вперед.

— Давайте вернемся в дом, Роджер, — сказала она. — Мне нужно вам кое-что сказать.

Клэр шла молча, избегая осторожных расспросов Роджера. Она отказалась от предложенной руки и шла одна, задумчиво опустив голову. Не потому, что принимает какое-то решение, подумал Роджер, она уже все решила, — просто раздумывает, что сказать.

Роджер был немало удивлен. Сейчас ее молчание позволило ему перевести дух после всех откровений сегодняшнего дня — он достаточно поломал голову над тем, для чего Клэр вовлекла его во все это. Она вполне могла бы поговорить с Бри один на один. А может, она боялась реакции дочери на ее рассказ и потому ей не хотелось оставаться с ней наедине? Или