Второй период можно назвать пастаноговским. От него я начал получать задания еще при Попове. С ним я работал над партизанской организацией. В частности, большую и очень трудную работу пришлось проделать с руководителем всей партизанской организации Сибири Шевелевым-Лубковым и другими партизанами. Когда Пастаногов остался руководителем отдела, основная работа шла преимущественно над центром право-троцкистов. Через меня прошли из этого центра Воронин, Колотилов и др. Кроме них, целый ряд людей актива и рядовых членов. После этой работы началась большая работа над параллельным центром право-троцкистов. Через меня прошли Миллер, Шварц, Ляшенко. За время работы с Пастаноговым я еще имел задание от него и Мальцева в отношении руководителя монархической организации генерала Пепеляева, что тоже было выполнено. Весь 1938 год прошел у меня над работой с членами право-троцкистской организации (член бюро крайкома, член президиума крайисполкома, секретари парторганизаций и т. п.). Особенная по темпам была работа в этом году над судебными работниками. Через меня прошли семь прокуроров, в том числе два заместителя Баркова, и председатель обл. суда Островский.

Кроме перечисленных «центров» надо еще упомянуть о работе над центром Трудовой Крестьянской партии (Лелеп, Марковский и др.). Через меня прошел также руководитель центра церковников – Кухман О. Ю.

1939 год начался с завершения работы над право-троцкистами и началом работы над религиозниками. Последнее задание от Пастаногова я получил 15 марта 1939 года в отношении баптиста Ананьина. Моя задача состояла в том, чтобы: 1) войти к нему в доверие и сделаться баптистом, 2) достать от него явки в баптистскую организацию на воле и 3) выявить, что вместе с ней представляет Ананьин как антисоветский человек. Все мною было выполнено[1424].

Отчет Франконтеля пестрит именами. За исключением Шевелева-Лубкова, к которому мы вернемся позже, имена эти появляются в нашем повествовании в первый и последний раз. Но убирать их нельзя – в них все дело. Подход «уток-наседок» был индивидуальным, он помогал следователям создавать конкретные дела на конкретных людей. От каждого арестанта добивались индивидуального признания. Никто не умирал без своей статьи, своей вины.

Франконтель был далеко не единственным в своей роли на службе у Пастаногова. Бывший военком 4‑й конвойной дивизии ОГПУ Борис Михайлович Оберталлер тоже согласился стать внутрикамерным провокатором, уговаривавшим арестованных признать вину в обмен на обещание уменьшить наказание. Оберталлер был исключен из партии 20 августа 1936 года как «неразоружившийся троцкист-двурушник». Бывший комиссар и начальник политотдела 4‑й Сибирской дивизии конвойных войск, он до ареста работал старшим инспектором строительно-монтажного треста «Сибстройпуть». Сойфера шокировало, что Оберталлер «выходил на очные ставки с арестованными даже таких, которых он не знал и не видел, на очных ставках подписывал протоколы, какие бы следователями написаны бы не были, кроме того в камерах обрабатывал арестованных, что нужно подписывать и писать ложные показания, так как это якобы нужно партии и т. д.» Оберталлер в камере всем заявлял, что «проделал большую работу для Пастаногова, Горбача, Мальцева и других следователей и его скоро освободят по их предложению», что он написал заявление «о награждении за его „полезную“ работу». По тюремным слухам, дошедшим до Сойфера, «Оберталлера пользовали до конца 1938 года, а затем его увезли и расстреляли, так как на него имелся приговор, еще вынесенный в 1937 году, но он о нем не знал»[1425]. Борис Михайлович был приговорен к расстрелу дважды – 27 марта 1937 года и 20 августа 1938 года, но о его смерти надежной информации нет[1426].

«По спискам арестованных по камерам, имевшимся в 8‑м отделе, – отмечал Сойфер, – можно видеть, в какой камере сидел [осведомитель] и кто побывал у него на обработке из арестованных (если только они вписывались в эти списки)».

Пожалуй, самое интересное в рапорте Сойфера – это его описание подготовки арестантов к суду. Следствию было крайне важно сохранить границы между «зоной переднего плана» и «зоной заднего плана». Представление могло провалиться в любой момент. Так, арестованный прокурор Мариинского района Гранин из тюрьмы написал об «отказе от подписанных им показаний и просил, чтобы его вызвал в Москву прокурор Союза для дачи ему лично показаний по его делу и ряду других вопросов»[1427]. Охотчинский из камеры подал несколько заявлений об «отказе от всех подписанных им, фальшивых, выдуманных Пастаноговым протоколов». В октябре 1938 года арестованного научного работника Томского мукомольно-элеваторного института Морозова привезли на суд выездной сессии военной коллегии, «но на суд он вызван не был, по приезде в Новосибирск он подал из тюрьмы заявление на имя прокурора Сибирского военного округа об отказе от подписанных им лживых показаний». Чтобы такие срывы не повторялось, перед судом НКВД начинал усиленную обработку арестованных. Следователи вызывали их из камер, «…спрашивали их, в чем нуждаются, устраивали вещевую и продуктовую передачу, брали письма семье и давали письма от семьи, создали самые лучшие условия и настроения в камере, и все это делалось для того, чтобы они подтверждали на Военной Коллегии и прокурору подписанные ими показания. Если этого арестованного должны были судить, то с вечера предыдущего дня арестованный с вещами брался из камеры, вещи оставлялись в дежурке ДПЗ, а арестованный уводился в комнату Управления, где сидел работник 4‑го отдела, подготовленный Пастаноговым, и тут арестованного угощали ужином или обедом из столовой, буфета, затем дали обвинительное заключение и обрабатывали их подтверждать эти подписанные ими лживые показания на Военной Коллегии, здесь же в комнате у следователя арестованный в эту ночь спал, и на следующий день его заводили на суд выездной сессии Военной Коллегии»[1428].

Сойфер рассказал о двух особенно изощренных уловках чекистов, применяемых, чтобы заставить подсудимых подтвердить свои показания в суде.

Уловка первая:

Группа подсудимых была приговорена к расстрелу. После того, что приговор Военной Коллегии был отменен, и Военная коллегия была из Новосибирска отозвана, в камеру к ним и по другим камерам вечером по заданию Мальцева и Пастаногова зашел начальник ДПЗ Корнильев. Корнильев назвал фамилии всех, кто находился в камере, отказавшиеся на ВК от своих показаний и велел им собраться с вещами и увел их из камеры, создав такое впечатление, что их, как отказавшихся от своих показаний, ведут расстреливать. Через пару часов Корнильев вторично зашел в камеру и заявил оставшимся арестованным, приговоренным к расстрелу: «В связи с тем, что вы на Военной Коллегии подтверждали свои показания, то в отношении вас как разоружившихся руководство УНКВД считало приговор к расстрелу слишком жестоким». По ходатайству Мальцева и Пастаногова «правительство приговор к расстрелу им отменило».

Следователи каждому из арестованных дали подписать бумагу