Необходимо, – говорит Лазарь Флейшман, – принять во внимание также, что «дело Оксмана» начато было параллельно с расследованием обстоятельств публикации за рубежом произведений Абрама Терца – сослуживца Ю. Г. Оксмана по Институту мировой литературы А. Д. Синявского (арестованного в сентябре 1965 г.); органы власти заподозрили в N. N. (авторе статьи о доносчиках и ученых в среде советских писателей и ученых) и в Абраме Терце одно и то же лицо (Из архивов Гуверовского института. С. 70).

Обыск у меня, в связи с глупейшими стенографическими записями в записной книжке К. Фойер (эта записная книжка мне была предъявлена в подлиннике!), произошел 5/VIII 1964 г. Следствие велось до начала декабря того же года, без каких бы то ни было неприятных результатов для меня. Материалов для предания меня суду не оказалось, а административная расправа с людьми моего положения считается неудобной, как дискредитирующая «режим» (Там же. С. 67–68).

Константин Федин, влиятельное лицо, первый секретарь чуть не всемогущего Союза писателей, клеймил Джойса, Пруста и Кафку, французы отстаивали „новый роман“, а литературные функционеры расхваливали социалистический реализм. Все это было довольно скучно (Там же. С. 9).

Это произошло в Ленинграде. Я снималась, а у них был симпозиум писателей. И я узнала, что там Шолохов. Он сказал: приходи. У него был трехкомнатный номер в гостинице. И через всю анфиладу комнат стояли столы. И вчерашние гости полупьяные, и какие-то остатки еды, запах перегара, полный кошмар. У Шолохова вот такие набрякшие глаза, я поняла, что он пьян. Но, вместо того чтобы повернуться и уйти, я сказала: Михаил Александрович, как вы можете, что вы делаете с писателем Шолоховым?! А он: «Замолчи, ты думаешь, я не знаю, что я выше „Тихого Дона“ ничего не написал?..» Это была его боль… (цит. по: Л. Млечин. Фурцева).

Вечером 3 августа в гостинице «Европейская», где были размещены многие зарубежные литераторы появился в нетрезвом виде поэт Е. Евтушенко… Через переводчицу он добивался встречи с французским писателем Роб Грийе, утверждая, что Роб Грийе является его хорошим другом… В тот же вечер 3 августа Е. Евтушенко в ресторане гостиницы «Европейская» имел беседу с западногерманскими писателями Рихтером и Энценльбергером»626.

На записке стояли ознакомительные визы четырех секретарей ЦК КПСС, в том числе Брежнева и Подгорного… (цит. по: В. Комин, В. Прищепа. По ступеням лет. Кн. 2).

Речь Н. С.627 в духе «классовой борьбы», «идеологического несосуществования» и т. п. Он представлял себе дело не иначе как так, что перед ним соц писатели и писатели буржуазные, «слуги капитала». Но все ничего. Обед в другом помещении в 300 м от дачи Н. С., по-видимому, специального назначения для приемов. Вскоре Н. С. объявил меня: «поэксплуатируем». – Чтение было хорошее, Н. С. почти все время улыбался, иногда даже смеялся тихо, по-стариковски (этот смех у него я знаю – очень приятный, простодушный и даже чем-то трогательный). В середине чтения примерно я попросил разрешения сделать две затяжки. – «Конечно, конечно», хотя никто, кажется, кроме Шолохова и меня, сидевшего с ним (до чтения) на самом конце стола, не курил. Кончил, раздались аплодисменты. Н. С. встал, протянул мне руку: «Поздравляю. Спасибо». Тут пошли было некоторые реплики похвалы, но Сурков628 быстро сообразил, что «обсуждение» не должно быть, и предложил тост за необычный факт прослушивания главой великого государства в присутствии литераторов, в том числе иностранных, нового произведения отечественного поэта! Потом я, решительно не принимавший ничего за столом (как и накануне), попросил у Н. С. разрешения (это было довольно смело) «промочить горло». Он пододвинул мне коньяк, я налил. «Налейте и мне, – сказал он, – пока врача вблизи нету». Когда я наливал ему, рука так позорно дрожала, что это многие заметили, но, конечно, это могло быть отнесено только за счет волнения. – И, собственно, дело совершилося, – подошел Аджубей629 с конкретными предложениями, посулами соблюдения всех необходимых условий и т. п. (А. Твардовский. Новомирский дневник. 1961–1966. С. 184–185).