похожа на правду, иначе почему Нут сидит в своей унылой обители, сторожа тропу к Огню жизни? А ведь ходили по миру и другие истории похожего толка. Так, древняя халдейская легенда рассказывает о Древе жизни, что растет в некоем саду, откуда изгнали прародителей человечества, дабы они, отведав плодов того древа, не сделались бессмертными. Помнится, впервые легенду эту изложили мне иудейские раввины в Иерусалиме, а позже я услышала ее от ученого человека по имени Холли. Выходит, на самом деле существовали где-то Древо жизни и Огонь жизни, ревностно охраняемые богами, дабы потомки рода человеческого не сделались им ровней. А я — я знала, где растет то древо, точнее, где горит сей огонь. Однако Нут запретил мне, и могу ли я ослушаться своего Учителя, наполовину бога? Что ж, Нут очень стар, и жить ему осталось недолго, а когда он умрет, я по его личному указанию стану Хранительницей огня. И тогда... тогда разве не могу я просто попробовать? Надо ведь знать, что именно ты охраняешь, разве нет?

Боги рассудили иначе, сказал Нут. Может быть, но что, если я, в стремлении получить так много, решу противопоставить себя богам? Если боги дают людям знание, то могут ли их рассердить те, кто использует его? Ну а если они разгневаются... что ж, пусть гневаются, и будь что будет. Иногда я уставала от богов и от их причудливых повелений, которые они — либо их жрецы — взваливали на голову всех страдальцев этого мира. Разве полной лишений жизни, в конце которой неминуемо ждет каждого из нас смерть, не достаточно для удовлетворения аппетитов богов, чтобы еще и обременять людей непомерным грузом невзгод, запрещая то, запрещая это, разбрасывая на тропе человеческой острые шипы и венчая наши головы терновыми венками?

И если история Нута правдива — что тогда? Я войду в огонь и выйду из него невообразимо прекрасной и вечно молодой, оставив смерть далеко позади себя. Мне потребуется всего лишь дождаться смерти Аменарты и... Нет, не получается, ведь к тому времени Калликрат тоже состарится... если только он вообще не покинет этот мир первым.

Ах, я знаю, что делать. Если я войду в огонь и выйду из него невредимой, то за мной должен последовать и Калликрат, и в результате мы с ним «сравняемся», даже если придется ждать, пока небольшая горстка песка времени просочится сквозь наши пальцы. Но предположим, Аменарта тоже захочет войти в огонь. Она ведь так увлечена магией и настолько полна решимости цепляться за того, чьей любви добилась. Что тогда? Я могу запретить ей это. Ну а если не случится мне стать Хранительницей огня и не в моей власти будет определять, кто испробует его, а кому будет отказано в его чудесах? Нет, сие просто невозможно! Все будет так, как захочу я, а не какая-то там Аменарта!

Итак, я составила план и твердо решила ему следовать. Однако... смущало меня одно соображение. А вдруг на самом деле огонь убивает? Если так, то настолько ли дорога мне жизнь, чтобы я боялась оставить ее? В любом случае спустя не так уж много лет умереть все равно придется. Так почему бы не отважиться на смерть? Ведь я уже решилась угаснуть здесь, в этом краю, где Калликрат, и Аменарта, и все земные невзгоды, все чаяния и дерзкие устремления, все надежды и опасения должны быть забыты. Да только удастся ли мне их забыть? А если они останутся в памяти, чтобы вечно ранить душу еще больнее? Нут верил, что нас сотворили из неувядающей материи; глубоко в душе верила в это и я. Надо рискнуть. Что есть жизнь, как не долгий риск? Так стоит ли бояться? Во всяком случае, в моем сердце страха не было.

Таким образом, я все обдумала и взвесила. Однако в своих расчетах не учла высочайшую плату, которую берет Судьба с тех, ктоосмеливается играть в кости с Неизведанным. Боги могут улыбнуться человеческой дерзости и оставить без внимания опасную затею, но кто способен предсказать, как слепая Судьба отомстит за вмешательство в свои права и похищение знаний из ее тайных закромов?

Вот о чем я позабыла и тем самым обрекла себя узнать ответ на этот вопрос.

Глава XXII.

БЕРЕГИСЬ!

Дни тянулись один за другим, Аменарта постепенно оправилась от болезни, но пока что не предпринимала долгих прогулок. Мы предоставили ей и Калликрату лучшее жилище, которое только имелось в нашем распоряжении. Это был древний разрушенный дом рядом с храмом, прежде, несомненно, прекрасное здание, в таких когда-то давно жила знать старого Кора. Дом окружали сады, сейчас, однако, превратившиеся в дикие заросли, и Аменарта гуляла там, прячась под их сенью и кровом, ни разу не покидая своего укрытия, чтобы заглянуть ко мне.

В отличие от нее, Калликрат часто навещал храм, хотя, не получив отпущения грехов и будучи за проступок изгнан из нашего братства, не принимал участия в служении богине. Зачастую я видела, как он, стоя на почтительном расстоянии, неотрывно, с тоской и сожалением наблюдает за тем, как наша процессия вьется меж колонн огромного, без крыши, храмового зала. А однажды, проходя мимо, я заметила на лице его слезы, при виде которых сердце мое преисполнилось скорби за этого человека, ставшего изгоем ради женщины.

Когда церемонии завершались, Калликрат приходил в мои покои, где мы вели долгие беседы на самые различные темы. Как-то я спросила его, почему принцесса Аменарта, которая уже как будто оправилась от лихорадки и прогуливается по саду, не приносит пожертвований к алтарю Исиды. Он ответил:

— Потому что у нее нет ничего общего с богами Египта. По словам Аменарты, если боги вообще существуют, они всегда были врагами их семьи: лишили трона ее отца, фараона Нектанеба, и бросили его, превратив в изгнанника, обреченного погибать на чужбине.

— Тем, кто поносит богов и следует заклинаниям демонов, боги воздают мщение, Калликрат. На каждый грех есть прощение, не будут прощены лишь те, кто отрицает Божество и ставит на его место Зло, дабы снискать расположение последнего с помощью колдовства. Кроме того, разве Нектанеб не нанес смертельное оскорбление Царице, когда отдал меня, ее слугу и Пророчицу, в рабство Теннесу, поклонявшемуся злейшим врагам Исиды — Ваалу, Астарте и Молоху? Тому самому Теннесу, из лап которого ты помог мне спастись, Калликрат?

— Все так, — печально подтвердил он.

— И теперь, — продолжила я, — по стопам отца