Но, оказавшись за пределами Пенджаба, Аш обнаружил, что люди там предпочитают больше говорить о собственных делах, нежели о русской угрозе. А с момента, когда он добрался до Бомбея и сел на поезд, с тяжелым пыхтением ползущий вдоль заросшего пальмами побережья к Сурату и Бароде, он крайне редко слышал, чтобы об этой самой угрозе упоминали, а уж тем более всерьез ее обсуждали, хотя две главные англоязычные газеты время от времени публиковали передовые статьи на данную тему, критикуя правительство за неспособность принять меры или приструнить паникеров, ведущих разговоры о войне.

Вдали от границы, в мирном дремотном Гуджарате, Аш скоро потерял интерес к политическим спорам между «верховными божествами» в Шимле и злосчастным правителем «земли Каина» и был потрясен, когда узнал от Зарина, что здесь, на севере, люди относятся к проблеме совершенно серьезно и открыто говорят о второй афганской войне.

– Но мне кажется, до этого дело не дойдет, – сказал Уолли не без легкого сожаления. – Как только эмир и его советники поймут, что радж не намерен принять «нет» в качестве ответа, они, соблюдая все приличия, пойдут на попятный и позволят нам прислать миссию в Кабул – на этом-то все и кончится. Жаль, право слово… Нет, я глупость сболтнул, разумеется. Но это было бы потрясающе – пробиваться с боем через перевалы. Мне бы хотелось повоевать по-настоящему.

– Еще повоюешь, – сухо произнес Аш. – Даже если не разразится полномасштабная война, племена непременно начнут досаждать нам в самом ближайшем будущем. Для них нет ничего приятнее, чем бросать вызов раджу. Это их любимое занятие, нечто вроде испанской корриды. Мы в данном случае – бык. Мирная жизнь быстро прискучивает им, и, если у них иссякают поводы для кровной мести или какой-нибудь фанатичный мулла начинает призывать их к джихаду – священной войне, они мигом затачивают свои кривые сабли, вскидывают на плечо мушкеты и – оле! – снова идут в бой.

Уолли от души рассмеялся, а потом опять посерьезнел и задумчиво сказал:

– Уиграм говорит, если эмир согласится впустить британскую миссию в Кабул, они возьмут с собой эскорт, а поскольку Каваньяри почти наверняка войдет в состав миссии, он позаботится о том, чтобы эскорт набрали из разведчиков. Интересно, кого туда пошлют? Честное слово, я бы отдал все на свете, лишь бы оказаться одним из них. Ты только подумай – Кабул! Разве ты не готов пожертвовать всем, чтобы отправиться туда?

– Нет, – ответил Аш по-прежнему сухо. – Одного раза мне хватило.

– Одного раза?.. Ох, ну конечно, ты же бывал там прежде. И что тебе там не понравилось?

– Многое. Город привлекателен в своем роде, особенно весной, когда миндальные деревья в цвету, а на окрестных горах еще лежит снег. Но улицы и базары там грязные, а дома ветхие и убогие, и тот край недаром получил название «земля Каина»! За внешним спокойствием ты чувствуешь дикую свирепость, которая в любой миг может прорваться наружу, точно лава из дремлющего вулкана, и грань между доброжелательством и жестоким насилием там тоньше, чем где-либо в мире. Правда, Кабул имеет так же мало отношения к современному миру, как Бхитхор. На самом деле у них много общего: они оба живут в прошлом и относятся враждебно к любым переменам и чужеземцам, а большинство тамошних жителей не только с виду похожи на головорезов, но и запросто могут убить, коли вдруг невзлюбят тебя.

Аш добавил, что не видит ничего особо странного в том, что город, по легенде основанный первым убийцей на земле, славится своим вероломством и жестокостью и что его правители верны традициям Каина и находят удовольствие в убийстве и отцеубийстве. История эмиров представляет собой длинную повесть о бесконечных кровопролитиях: отцы убивали сыновей, сыновья злоумышляли против отцов и друг против друга, а дядья избавлялись от племянников.

– Это леденящая душу повесть, и если правда, что призраки – это не обретшие покоя души людей, умерших ужасной смертью, и они действительно существуют, тогда Кабул наводнен призраками. Это город, полный привидений, и я надеюсь никогда впредь его не увидеть.

– Если начнется война, тебе придется, – заметил Уолли. – Разведчиков точно туда пошлют.

– Да, если начнется война. Но я считаю…

Фраза оборвалась на зевке, и Аш устроился поудобнее в развилине между корнями дерева, закрыл глаза от яркого солнечного света и вскоре, умиротворенный сознанием, что они с Уолли снова вместе, крепко заснул.

Уолли долго рассматривал друга, находя в нем перемены, не замеченные поначалу, и другие особенности, прежде ускользавшие от внимания: беззащитность и ранимость худого, дерзкого лица; нежные губы, не вязавшиеся с твердым упрямым подбородком; резкую линию черных бровей, плохо сочетавшихся со лбом и висками, которые приличествовали скорее поэту и мечтателю, нежели солдату. Лицо, полное противоречий, прекрасно вылепленное, но лишенное гармонии. И Уолли показалось, что, несмотря на пролегшие на нем глубокие складки и тонкий шрам от старой раны, спящий мужчина в некоторых отношениях так и не повзрослел. Он по-прежнему судил о вещах с позиции «правильно или неправильно», «хорошо или плохо», «справедливо или несправедливо» – как судят дети, пока не поумнеют. Он по-прежнему думал, что может что-то изменить…

Внезапно Уолли проникся глубоким сочувствием к другу, который считал, что любая несправедливость неправильна, недопустима и подлежит изменению, и который, будучи не в состоянии посмотреть на проблему либо с сугубо европейской точки зрения, либо с сугубо азиатской, был лишен удобной брони национальных предрассудков и беззащитен перед фанатичной нетерпимостью Востока и Запада.

Аш, как и его отец Хилари, был цивилизованным и либерально настроенным человеком с живым, пытливым умом. Но в отличие от Хилари, он так и не понял, что средний ум не либерален и не пытлив, а в целом нетерпим к любым убеждениям, помимо своих собственных, глубоко укоренившихся. У него были свои боги, но не христианские и не языческие. Он никогда не соответствовал образу безупречного, романтичного, достойного безоговорочного восхищения героя, прежде существовавшему в воображении Уолли. Он был подвержен ошибкам, как любой другой человек, а в силу своего необычного происхождения и воспитания, возможно, даже в большей степени, чем очень и очень многие. Но он по-прежнему оставался Ашем, и никому, даже Уиграму, никогда не занять его места в сердце Уолли. Удод слетел с дерева и принялся искать насекомых на сухой твердой земле. Уолли с минуту лениво наблюдал за птицей, а потом последовал примеру друга и погрузился в сон.

Когда они проснулись, солнце уже спустилось к горизонту, и повсюду вокруг лежали длинные тени. Аш принес воды из ручья, они соорудили легкую закуску из оставленных Гулбазом продуктов и за едой решили, что после визита в дом Фатимы-бегумы Уолли переночует в аттокском дак-бунгало, а утром вернется в Мардан.

Они подъехали к дому в пыльных фиолетовых сумерках, и привратник, не обнаруживший при виде их никакого любопытства, в ответ на вопрос Аша сказал: нет, Кода Дад-хан не появлялся, – вероятно, рисалдар-сахиб успел предупредить отца, чтобы тот оставался дома. Аш передал лошадей на попечение привратника и послал к Фатиме-бегуме служанку спросить, можно ли его другу, Гамильтону-сахибу, войти в дом и познакомиться с его женой.