Двадцать лет Луи Каваньяри безупречно служил в пограничных областях Индии, участвовал по меньшей мере в семи кампаниях и приобрел завидную репутацию человека, способного договариваться с мятежными племенами, на чьих диалектах он говорил бегло, как туземец. С виду высокий бородатый Каваньяри больше походил на профессора, нежели на солдата, однако все хором утверждали, что он отважен сверх всякой меры. Никто ни разу не обвинил его в недостатке решительности и мужества, и динамичный характер сочетался в нем со многими превосходными качествами, хотя, как у большинства людей, они уравновешивались свойствами менее восхитительными – эгоизмом, честолюбием, вспыльчивостью и пагубной склонностью видеть вещи такими, какими хочется видеть, а не такими, какими они являются в действительности.

Уиграм Бэтти лишь недавно разглядел в нем эти недостатки. Но с другой стороны, он имел возможность видеть Каваньяри в деле. Успех операции при Сипри, с быстрым ночным маршем и внезапной атакой на рассвете, всецело объяснялся хитроумным расчетом заместителя комиссара и его вниманием к деталям, и данный эпизод, наряду с несколькими другими аналогичными инцидентами, внушил Уиграму глубочайшее уважение к достоинствам этого человека. Тем не менее в последнее время он умерил свои восторги, стал более критичным и даже почувствовал серьезные опасения, ибо заместитель комиссара открыто ратовал за наступательную политику, сторонники которой считали, что единственный способ защитить Индийскую империю от русской угрозы – это превратить Афганистан в британский протекторат и поднять британский флаг по другую сторону Гиндукуша.

Поскольку вице-король был с этим согласен (лорд Литтон глубоко уважал майора Каваньяри и во всех делах, касающихся границы, предпочитал следовать его советам, а не рекомендациям пожилых и более осторожных людей), не приходилось удивляться, что Уиграм Бэтти ощутил тревогу, когда услышал следующее заявление заместителя комиссара, сделанное недавно во время званого обеда в Пешаваре: «Если Россия укрепится в Афганистане, она захватит эту страну, как захватила почти все древние гордые государства Центральной Азии, а тогда перед ней откроется путь через Хайбер, и ничто не помешает русским армиям совершить переход через горы и взять Пешавар и Пенджаб, как сделал Бабур Тигр триста лет назад. Я ничего не имею против афганского народа, но мне не по душе эмир: плетя интриги с царем, он играет с огнем, который, если мы не вмешаемся, уничтожит его страну, а оттуда распространится на юг и поглотит всю Индию…»

Употребление местоимения первого лица единственного числа было характерно для Каваньяри, и в других обстоятельствах Уиграм не придал бы этому значения, но в данном случае он встревожился. Его собственный интерес к спору между правительством Индии и эмиром носил сугубо неполитический характер: его волновали главным образом последствия вероятной войны с Афганистаном для армии и роль, которую придется сыграть в ней Корпусу разведчиков. В конце концов, он был профессиональным солдатом. Но он также имел совесть и опасался, что сторонники наступательной политики намерены втянуть радж во вторую афганскую войну без каких-либо серьезных поводов для этого, причем не представляя во всей полноте чудовищные трудности, с которыми столкнется оккупационная армия.

Больше всего Уиграма беспокоило первое соображение. Он, всегда считавший англо-афганскую войну 1839 года делом не только совершенно ненужным, но и безнравственным, приходил в ужас при мысли, что история повторится, и считал, что долг всех благородных людей – постараться не допустить войны. В первую очередь, полагал он, требуется точная и неотредактированная информация о подлинных намерениях эмира и его народа.

Если будет убедительно доказано, что Шир Али строит козни в сговоре с царем и собирается подписать договор, позволяющий России основать военные посты и надежно закрепиться в Афганистане, тогда сторонники наступательной политики правы и чем скорее Британия вмешается с целью предотвратить такую ситуацию, тем лучше, так как о подконтрольном России Афганистане, с русскими войсками, стоящими вдоль северо-западных границ Индии, не могло идти и речи. Но действительно ли эмир замышляет такое? У Уиграма было тревожное ощущение, что Каваньяри, лорд Литтон и прочие страстные поборники наступательной политики введены в заблуждение информацией, поставляемой афганскими шпионами, которые, отлично зная, что именно надеются услышать сахибы, докладывали лишь то, чем предполагали угодить, и умалчивали обо всем остальном. Эта странность, возможно, объяснялась скорее уважением к правилам хорошего тона и желанием сделать приятное своим работодателям, нежели умышленным стремлением ввести в заблуждение.

Уж кто-кто, а Каваньяри должен был знать это и делать поправки на данное обстоятельство. Но понимают ли вице-король и его советники, что донесения таких шпионов, исправно посылаемые в Шимлу заместителем комиссара Пешавара, могут быть односторонними и не давать полной картины? Что шпионы, в конце концов, получают за свою работу плату, а потому могут считать своим долгом сообщать только такие новости, которыми рассчитывают порадовать хозяев? Именно эти мысли в последнее время неотступно преследовали Уиграма, и рассказ Уолли об Аштоне подал ему идею…

Аштон провел в Афганистане почти два года и наверняка обзавелся там друзьями, во всяком случае в деревне своего приемного отца Коды Дад-хана. К тому же все в Мардане знали, что рисалдар Зарин-хан был далеко не единственным патаном в корпусе, считавшим Аштона чуть ли не кровным братом. Допустим, Аштон сумеет убедить своих друзей создать что-то вроде разведывательной службы, занимающейся сбором достоверной информации, которую они станут передавать ему, а он – командующему или самому Уиграму для последующей передачи Каваньяри, который, независимо от своих личных взглядов, непременно будет посылать все сведения в Шимлу. Друзья Аштона, вне всяких сомнений, будут рассказывать Пелам Дулхану правду (они знают, что он придерживается иного образа мыслей, чем сахиб-логи), а сам Аштон будет повторять все дословно, не подгоняя полученную информацию под какие-либо свои или чужие теории. По крайней мере, хоть какой-то план, и не исключено, что он сработает, а в настоящий момент нельзя пренебрегать ни одной возможностью.

Подгоняемый тревожным сознанием, что дело не терпит отлагательств, а время истекает, Уиграм воспользовался первой же возможностью, чтобы отправиться вместе с Уолли в Атток на выходные. Из соображений секретности они прибыли в город после наступления темноты и остановились в дак-бунгало с заранее приготовленной историей о своем намерении поохотиться на следующий день. Правда, в конечном счете идея Уиграма принесла совершенно неожиданный для него результат.

Саис Уолли отправился в дом бегумы с запиской для Аша и вернулся с ответом, когда они ужинали. Часом позже двое мужчин покинули дак-бунгало и при ярком свете звезд двинулись пешком по Пиндской дороге, а потом свернули на боковую тропу и вскоре подошли к воротам в высокой стене, где их поджидал афридий с фонарем в руке. Уиграм, прежде не видевший Аша в подобном платье, не сразу понял, кто перед ним.

Капитан Бэтти тщательно обдумал все доводы, которые готов был привести, и соображения, которые собирался изложить, и был уверен, что учел практически все. Но в ходе своих размышлений он даже не вспомнил о Джали Пелам-Мартин, урожденной Анджали-Баи, принцессе Гулкота, ибо считал сей брак неразумным и отвратительным и не имел ни малейшего желания знакомиться с бывшей вдовой. Однако Аш провел своих гостей через тенистый сад к маленькому двухэтажному павильону, стоящему на прогалине между фруктовыми деревьями, поднялся вместе с ними по короткой лестнице к занавешенной тростниковыми шторами верхней комнате и сказал: