«Выдана гражданину Белову А. А.,… осужденному народным судом Ленинского района города Красноярска по статьям 56–30 УК РСФСР к лишению свободы…

На основании ст. 6 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 27.03.53 судимость снимается. Ст. инспектор лагеря…»

Паспорт он должен был получить в Красноярске.

Он поднялся и пошел в сторону пристани, душа клокотала от бессилия и негодования. Унизили, растоптали веру, изуродовали жизнь, семью… и теперь какой-то сержант милиции, даже не взглянув на Белова, отдал ему эту бумажку. Сан Саныч очнулся, он стоял среди улицы, сзади требовательно гудела машина.

Он сошел на тротуар и вспомнил о Горчаковых. Надо было найти их, Горчакова никто не собирался освобождать или сокращать его двадцатипятилетний срок. На двери знакомого домика висел замок. Сан Саныч огляделся, непонятно было, живут тут, нет ли. Он написал записку, вложил в дужку замка и, раздумывая, вышел за калитку. Горчакова могли отправить по этапу, а Ася уехала в Москву… бессмысленно было гадать, он и сам собирался уезжать далеко. Сердце сдавило, что никогда может не увидеть ни Асю, ни Георгия Николаевича. Горчаков был одним из лучших, кого Сан Саныч встречал в жизни… Теперь это было понятно.

С ним поздоровались. Нарушая нервное течение мысли, Белов кивнул на ходу и начал спускаться к пристани.

– Сан Саныч! – окликнули его настойчиво.

Это был Клигман.

– Здравствуйте, Яков Семеныч!

– Я вас разыскиваю. Вы не сможете пару дней здесь постоять? Под каким-то предлогом… ремонт, я не знаю…

– Нет. А зачем? – не понимал Белов.

– У меня материальных ценностей на десятки миллионов, а наряды на их сдачу не пришли! Не имеем права грузить. Я вас прошу, подождите день-два, должны получить телеграмму из Москвы…

– Не знаю, Яков Семенович, – Белов думал сразу о многом, на борту людей было битком.

– Совет министров установил сроки окончания ликвидации – первое сентября, а тут конь не валялся! – угрюмо возмущался Клигман. – Что я за месяц успею? Вы на берег? Пойдемте! Друг на друга ответственность перекладывают, а кому передать, каким транспортом – ничего не могут решить. Целыми днями заседаем!

Клигман, прервав возмущение, внимательно наблюдал, как буксир маневрирует с баржей в ермаковской протоке. Баржа жалобно мычала открытыми трюмами. Он повернулся к Белову:

– Вон, пожалуйста! Правительство страны распорядилось все поголовье скота передать Норильскому комбинату, это сотни и сотни голов по разным лагпунктам! Его надо собрать, привезти в Ермаково, потом в Норильск – кто и как это будет делать? Норильск отказывается от такого «подарка», и я их понимаю! Половина скота заражено бруцеллезом, ветеринарный надзор запрещает везти в живом виде. Только вареным! Это мясо золотое будет! Я предложил отдать больных животных на звероферму, она здесь рядом… Вот эта баржа проплыла сегодня мимо зверофермы и не остановилась! Теперь этих коров надо выводить на берег, кормить, лечить… А-а-а, – Яков Семенович в досаде снял фуражку, вытер платком лысину и надел снова. – Так что, не можете подождать?

– Совсем не могу, утром должен уйти.

– Понятно… – майор опять нервно глянул вниз. – Скот свозят в Ермаково, а сено все уже увезли в Норильск… – он открыл записную книжку, вычеркнул что-то, задумался, перевернул страничку. – Хотите надо мной посмеяться – вот! Почти тонна парфюмерии, 11 тонн пудры и детской присыпки, 13 тысяч бюстгальтеров, 5 тысяч пар чулок, – он скользил глазами по длинному списку. – Медицинская вата – 5 тонн, между прочим, дефицит в стране… списки и списки! И все уничтожат! Продовольствие вообще никто не хочет покупать… Не то что до первого сентября не успеем, весь следующий год будут ликвидировать великую Стройку. Будут охранять, гноить и в конце концов списывать как негодное. – Он опять встал как вкопанный. – Почему это нельзя было сделать умно?!

Сан Саныч тоже остановился.

– А вы не можете уволиться, Яков Семенович?

– Я бы и уволился, Сан Саныч, так ведь свинство! Там паровозов полста штук, вагонов сотни, трактора и машины! Сейчас я хочу погрузить на ваш теплоход ценные инструменты, я с таким трудом их добивался! Они уже упакованы и стоят на берегу, а у меня нет всего-навсего одной бумажки из Москвы! Если погружу без нее, меня посадят! Как вывозить остальное из тайги, я вообще не знаю – правительство закрыло трассу и запретило ею пользоваться!

– Почему не позвоните в Москву?

Клигман посмотрел оторопело:

– Так все утро сегодня ругался с ними. Им там наплевать, что здесь на сотни миллионов сгниет. Спишут и все! Ну посадят кого-нибудь… из нас… Не хотите пообедать? Или что? Уже ужин?

– Спасибо, Яков Семеныч, мне на судно…

– Доносами замучили, Сан Саныч… – пожаловался вдруг Клигман и нервно потер переносицу. – Пишут и пишут! Давайте до утра этот вопрос оставим, попробую чем-то вас загрузить. Вы знаете, что Мишарин повесился? Николай! Вы же его знали!

– Когда? – помрачнел Белов.

– Три дня назад. Был под следствием, но освободили и даже не разжаловали. А он вот что… вроде сифилис у него был в последней стадии.

– Сам повесился?

– Сам, записку оставил… «Прошу никого не винить…», напился и… Дома мать одна, как о ней не подумать?! Ну, пойду, будьте здоровы, если не увидимся!

Пожали руки, Сан Саныч отправился на судно, а Клигман стал подниматься в сторону Управления.

Ермаково ликвидировалось. На здании школы работали зэки. Не особо церемонились, ломы, фомки[160] и топоры шли в дело, дерево скрипело и кричало на весь поселок выдираемыми гвоздями и скобами. Первым разобрали на штабеля строевого дерева спортзал, и на его месте зияла некрасивая, заваленная строительным мусором дыра. С самого здания школы уже сняли крышу и теперь разбирали стены, то там, то здесь с веселым матом и прибаутками летел со стен тяжелый брус.

Школу вывозили в совхоз «Игарский» под солдатскую казарму.

Разбирали и большие четырехквартирные дома. Бревна, рамы, печные кирпичи свозили и складывали на берегу, чтобы грузить на баржи. Здесь снова, как и четыре года назад, возникли горы стройматериалов.

Вывоз большей части материальных ценностей признавался нерентабельным или невозможным. На огороженных территориях многочисленных ермаковских складов, так тщательно недавно охраняемых, жгли новые накомарники, нижнее и постельное белье второго и третьего сроков носки, поношенные и новые полушубки, валенки, кирзовые сапоги, инвентарь… жгли, рвали, рубили голенища и рукава. Возле швейных мастерских разбивали швейные машинки, жгли горы ниток на катушках, ткани. Начальство едва успевало подписывать акты о списании и уничтожении.

Специальные бригады целыми днями истребляли «подотчетные материальные ценности». Одна из таких бригад работала на большой площадке, куда им подвозили вещи с разных складов. В трех концах горели огромные костры, к одному из них подъехал грузовик, высокой горой груженный новыми подушками.