Александр Георгиевич, когда я к нему подходил, поблёскивал лысиной и улыбался улыбкой всех своих зловещих персонажей. На нём был классный твидовый пиджак, надетый поверх тонкого тёмного свитера.

Я не имел опыта общения с актёрами, которых привык всю жизнь видеть на экране. Александр Филиппенко был первым из них, кому я пожал руку.

– Привет, привет! – сказал он. – Ну что, юноша, решили встряхнуть столицу?.. Похвально!.. Не волнуйтесь! Вы выбрали очень правильный театр… Тут если и провалитесь, то не громко… Шучу, шучу! Алёна о вас очень тепло говорила. И молодцы, что приехали!.. Поговорим после… Если не сбежите…

Я что-то ответил совсем не остроумное, он похлопал меня по плечу и пошёл в зал.

Когда приходил я на спектакли, фестивальные или в Москве, то всегда с пристальным вниманием разглядывал, изучал публику. Мне она была чуть ли не интереснее самих спектаклей. Но пришедших на «Было тихо» я не запомнил. Не рассмотрел. Видел только, что приятные люди. Не молодые. Все в хорошем настроении. Их было немного.

– Пойду смотреть, – подойдя ко мне, сказал Саша Вислов. – После сразу убегу… Дела… Неприятности… Я догадываюсь, что ты будешь поздно, возьми ключ… Во сколько придёшь, во столько придёшь… я всё понимаю! Сегодня твой день… И твоя ночь… Не волнуйся! Из желчных, злых ведьм и упырей никто сюда не явился… А таких, уж поверь, хватает… Ни пуха!..

Саша вновь меня приютил у себя дома и помог разместить ребят по знакомым.

– К чёрту! – тихонько ответил я. – Спасибо!

Саша слегка меня приобнял и пошёл в зал. Фойе опустело. Все, кто хотел и мог, пришли.

Я постоял несколько секунд и твёрдо направился в дверь зрительного зала, прошёл к сцене и повернулся лицом к публике. Входную дверь закрыли, свет стал гаснуть. Зальчик на семьдесят мест не был заполнен до конца. Тут и там зияли свободные кресла. Люди смотрели на меня, улыбаясь.

– Добрый вечер! – сказал я. – Сегодня театр «Ложа» из Кемерово исполнит для вас спектакль «Было тихо». Это будет первое выступление нашего театра в столице. Мы привезли свежую работу, премьеру прошедшей осени. «Было тихо» – восьмой спектакль театра «Ложа». С момента начала спектакль будет идти один час двадцать минут. Как только я уйду отсюда и зазвучит музыка, можно засекать время…

В зале все засмеялись. Я сделал паузу.

– Сердечное спасибо, что вы нашли время и пришли!.. – продолжил я. – Желаю вам приятных впечатлений!.. Мы начинаем спектакль «Было тихо».

Зазвучали аплодисменты приблизительно шестидесяти пар рук. Я быстро прошёл к двери, вышел в неё и плотно закрыл за собой. Через секунду послышалась музыка начала спектакля.

В маленьком фойе никого не было и горела пара настенных ламп. Верхний свет погасили. Я пошёл и сел на стул у дальней от двери стены. В зале оставаться не захотел. Не смог. И не увидел в этом смысла.

Весь спектакль я просидел на стуле или прошагал по фойе от стены к стене. За час двадцать из зала вышла только одна пожилая дама, сходила в туалет и вернулась обратно. Несколько раз за весь спектакль я услышал дружный смех, пару раз аплодисменты. В основном за дверью было тихо.

Мне не нужно было присутствовать в зале. В этом не было необходимости. На фестивалях я всегда смотрел свои спектакли. Страшно нервничал, замечал неточности в работе актёров, всякий раз гневался, если видел, что кто-то из зрителей шушукался или выходил. А тогда в Москве я остался в фойе.

Мне был известен спектакль посекундно. Он был идеально подготовлен и отрепетирован. Ребята до начала не проявляли волнения. Для них ничего особенного и судьбоносного в той поездке не содержалось. Я не сомневался в том, что всё пройдёт и будет исполнено в точности, как задумывалось.

Ради реакции зрителей я не остался в зале потому, что мне она стала известна ещё до начала спектакля.

То, ради чего я так хотел и рвался в Москву, со мной случилось.

Москва, как особая, огромная призма, неожиданно позволила мне взглянуть на мой спектакль иначе, под другим углом, с другой точки. Москва обострила мой взгляд до предела.

И я сам, без чьей-то сторонней помощи и подсказки, понял, что тот спектакль, в котором я был так уверен, гордился им, считал лучшей работой своего театра и мечтал предъявить его Москве как высочайшее художественное достижение, как образец нового театрального языка, ничем таковым не является.

Я увидел свой спектакль трезво, холодно и спокойно, через призму всё видевшей и всякое знающей столицы. Мне до смешного стало ясно, что мой спектакль не может никого впечатлить и тем более поразить. Не потому что он дурно сделан или глупо придуман. Нет! А потому что в нём не содержалось того, что могло впечатлить или поразить.

Я сделал изящный, сложно и красиво устроенный спектакль, с большим количеством маленьких милых находок и сценических трюков. Спектакль мой был идеально сконструирован, он работал как музыкальная шкатулка с движущимися фигурками. А разве может потрясти или впечатлить музыкальная шкатулка? Она может удивить, обрадовать детей на пять минут, она может развеселить, заинтересовать сложностью устройства… Но не впечатлить. Танец фигурок и механическая музыка не смогут вызвать художественного впечатления. Никто от вида и звука шкатулки не заплачет.

Я сделал спектакль про отсутствие жизни и про то, что настоящая жизнь проходит мимо. Это что? Свежая мысль? Ради чего я делал спектакль? О ком он? Обо мне? Нет! Моя жизнь не была такой, она была сложной и насыщенной. И мои актёры так не жили. И не было у меня друзей-приятелей, похожих на героя моего спектакля. И не могло быть! Такой человек не смог бы стать мне другом.

Тогда кому адресован был мой спектакль?

В нём содержалась банальная мысль, которая становилась понятна почти сразу, но я повторял её весь спектакль так и эдак, наслаждаясь своим замыслом.

Если я делал спектакль про провинциальное ощущение протекающей мимо жизни, то кому и зачем я привёз этот спектакль в Москву?

Так думал я, сидя в фойе малюсенького театра в самом центре гигантского города.

– Всё правильно! – тихо-тихо сказал я сам себе, услышав смех в зале. – Тут этому спектаклю самое место… Большего театра не надо… И слава богу, что спектакль только один…

Нет, нет! Я не ожидал провала! Я даже был уверен, что спектакль публике нравился. В нём было много маленьких изящных сценок. Они шли друг за другом, как фарфоровые статуэтки, расставленные на полке. Такое не могло провалиться. Разве фарфоровые миниатюры могли кого-то разгневать? Нет! Как и восхитить…

Мне всё это стало очень хорошо понятно. Как я раньше этого понять не мог?! Но оказалось, что не мог. Нужно было приехать в Москву, чтобы понять.

Открывшееся так сильно меня ошеломило, что я сидел или ходил по маленькому пустому фойе, как контуженный.

Мысль, что я сделал спектакль, непонятный землякам и слишком понятный в Москве, то есть не нужный ни там ни там, оглушила меня.