Александр Георгиевич буквально метнулся к столику, за которым сидели три барышни. Он сказал им всего несколько фраз, а потом выдернул с места одну, с самыми эффектными формами, короткой юбкой и самым ярким ртом.

Барышня совсем не знала, что ей делать, и, возможно, впервые танцевала рок-н-ролл. Но Александр Филиппенко знал всё за неё. Он ловко её вёл, держал, опрокидывал и поддерживал. Он танцевал классно! В нём виделась старая школа и огромный опыт. А ещё это был танец не простого человека. Танцевал актёр!

Ему хлопали и выкрикивали восхищения все: и посетители, и повара, прибежавшие из кухни.

Вернулся он запыхавшийся, вытирая лоб носовым платком.

– Всё поролон, пацаны! – громким шёпотом сказал он и показал глазами на свою партнёршу, которую успел проводить к её столику. – Всё поролон!..

Мы очень смеялись.

А потом кураж иссяк. Закончился. Проснулись спавшие ребята. Со складками на лицах они беспомощно оглядывались по сторонам, соображая, где они. А когда сообразили, сразу запросились отпустить их на ночлег. Остальные, хоть и были в изрядном подпитии, вспомнили, что они не в Кемерово, что дом далеко и им надо добираться по незнакомой столице туда, где их приютили чужие люди.

Любимый актёр поднял прощальный тост. Он запретил нам доставать наши деньги. Заплатил за всё сам.

На Садовом кольце мы как-то долго и суматошно брали такси. Пьяные мои актёры не могли вспомнить, кто с кем и куда должен ехать. Но всё же их удалось отправить. Тогда мы остались с Александром Георгиевичем вдвоём.

– Поедешь, – спросил он, – или прогуляемся?

Он так это сказал, что не понять его нежелания оставаться на улице в одиночку было невозможно.

– Прогуляемся, – сказал я.

– Пойдём, я тебе покажу одно место… Вернее, свожу… Есть место… Есть точка, которую можно достичь… На которой можно постоять только зимой… Пойдём…

Он сразу перестал быть весёлым. Улыбался. Но безудержная радость его улетучилась.

Мы пошли в том направлении, откуда пришли. Мимо булгаковского двора и дальше. Повернули налево. Я узнал место. Мы прибрели на Патриаршие, к пруду, который стоял подо льдом. Если бы я не знал, что это водоём, то мог бы подумать, что передо мной пустынная, засыпанная снегом поляна, почему-то не застроенная. На пруду снег лежал целиной. Никто не успел по нему пройтись, дети не повалялись, не пробежала собака. Вокруг не было ни души. В домах, стоящих вокруг, горели случайные окна. Коричневое небо стало выше, чем вечером, и темнее.

– Вот. Пошли, – сказал Александр Георгиевич.

Мы вышли, оставляя за собой в снегу глубокие борозды, на середину пруда. Александр Георгиевич достал из кармана небольшую плоскую стеклянную бутылку, открутил крышку и дал мне. Молча. Я взял и отпил глоток. Что это было, я не видел, а по вкусу не определил. Коньяк или виски. Глотнул ещё и вернул бутылку.

– С этой точки мало кто смотрел, – сказал Александр Георгиевич. – Гляди… Вон там сидел Берлиоз и Ваня Бездомный… Там они покупали абрикосовую воду… А Аннушка разлила масло во-о-он там. Турникета, конечно, никакого теперь нет… Да и был ли? Михаил Афанасьевич всё описал подробно. Очень точно… Единственно, трамвай тут не ходил… Никогда не ходил… Это он выдумал… А что не выдумка?.. Вот говорят: Патриаршие пруды… А он один. Источники утверждают, что было больше… Но кто же это помнит? Из живущих – никто…

Он усмехнулся и сделал пару добрых глотков из бутылки.

– Мне скоро пятьдесят пять… Не кот наплакал… – продолжил Александр Георгиевич. – Вон, посмотри, там мой первый семейный уголок… Во-о-он там! Смотри выше… Окно горит с зелёной занавеской… Выше этого окна…

Он стоял спиной к Садовому кольцу и указывал на дом справа.

– Там Пашка родился… Я его тут выгуливал… Тут он ползал, бегал… Теперь Паша музыкант… Жёсткий рокер… – говорил Александр Георгиевич торжественно и нежно. Потом жили тут… В этом доме… Вон наши окна, не горят…

Он указал рукой на дом слева от себя.

– Тут тоже много чего было… И тоже смотрел в окно на этот пруд… А теперь живу во-о-он там… Рядом…

Он махнул рукой перед собой диагонально вправо.

– Два шага отсюда… Вот так-то! С этой точки могу увидеть всю жизнь… На. – Он протянул мне бутылку. – Хорошие у тебя ребята! Золотые мальчишки!.. Про тебя пока не понимаю… Спектакль ты сделал хороший… Только уж слишком аккуратный… – Стало вдруг заметно, что он захмелел. – Мальчишки твои лучше твоего этого спектакля… Вот я и не пойму… То ли ты чего-то боишься, то ли хочешь понравиться… Если боишься, то это пройдёт, а если второе – то это не лечится… Да погоди, погоди!.. Не перебивай!.. Ты ещё всё, что захочешь, скажешь… У тебя ещё будет такая возможность… Не бойся!.. Мы ещё сочтёмся славой… Только бы не захлебнуться этой лавой!.. Экспромт!.. А ты почему не пьёшь?..

Я отпил, вернул бутылку. Он тоже выпил и посмотрел в небо.

– Твои мальчишки мне такое сегодня напомнили!.. Как меня занесло на сцену?.. Должен же был стать нормальным учёным человеком… Физика, химия – прекрасные точные науки! Красота! Учился отлично! Легко учился!.. На сцену студийную вышел… Я же не думал, я же не знал, что это будет на всю жизнь… В мыслях не было. Думал, пока студент, пока молодой… Но потом-то всё будет серьёзно!.. И что теперь?! Кто мог подумать?! А я же был инженером… Был! Работал прекрасно!.. Рабочий день до шести, выходные, обеденный перерыв, отпускные… Хорошо было? Очень!.. Жалею? Никогда!.. Просто ребята мне твои напомнили… Вроде уже давно всё это было… Точно давно!.. А вот оно… Стоим мы сейчас тут… И вот она жизнь… С одной точки всю видно… Всё рядом! Окна в окна… А сколько всего тут пережито!.. Счастья, несчастья… Людей сколько!.. Вся жизнь на берегах Патриарших… А пруд всего один! – сказал он и усмехнулся. – Допиваю… За тебя! За твоих мальчишек… За театр!

Он допил то, что оставалось на самом донышке, чмокнул губами и сунул бутылку в карман.

– Тебе куда! Есть где ночевать? – спросил Александр Георгиевич.

– Есть. Мне к Рижскому вокзалу, – ответил я.

– Это недалеко… Возьмёшь машину на Садовом… Хорошенько мы загудели сегодня… А ведь не собирался! Совсем… Давненько так не гудел… Чтобы на улице да из горлá… Хорошо!..

Он вдруг поднял голову к небу и негромко завыл. Совершенно по-волчьи. Тихонечко. Будто вой этот доносился издалека. Я не удержался и подхватил его, только чуть громче…

– Вот, значит, почему они воют, – сказал Александр Георгиевич, улыбаясь. – Волки… Потому что это приятно и трезвит.

Мы оба захохотали. Пар от смеха вылетал облаками.

– Ну, пока, увидимся… Обязательно! – сказал Александр Георгиевич.

– До свидания! Очень надеюсь!.. – ответил я.

Мы пожали друг другу руки. Большая, сильная его ладонь была тёплой, почти горячей. Он развернулся и пошёл по пушистому, нехоженому снегу. Отойдя от меня с десяток шагов, он стал что-то напевать.