IX, 282: В революции / в культурной, // смысл которой — / общий рост, // многие / узрели / шкурный // свой / малюсенький вопрос. /// До ушей / лицо помыв, // галстук / выкрутив недурно, // говорят, / смотрите: / «Мы // совершенно рев-культурны». /// Дурни тешат глаз свой // красотой проборов, // а парнишка / массовый // грязен, как боров. /// Проведи / глазами // по одной казарме. /// Прет / зловоние пивное, // свет / махорка / дымом застит, // и котом / гармонька воет: // «Дышала ночь / восторгом сладострастья». /// Дыры в крыше, / звезды близки, // продырявлены полы, // режут / ночь / истомным визгом // крысьи / свадьбы да балы. /// Поглядишь — / и стыдно прямо — // в чем / барахтаются парни. // То ли / мусорная яма, // то ли / заспанный свинарник. /// Просто / слово / слышать редко, // мат / с похабщиною в куче, // до прабабки / кроют предков, // кроют внуков, / кроют внучек. /// Кроют в душу, / кроют в бога, // в пьяной драке / блещет нож… // С непривычки / от порога // вспять / скорее / повернешь. /// У нас / не имеется няней — // для очистки / жизни и зданий. /// Собственной волей, / ею одной, // революционный порыв / в кулак сколотив, // строй / заместо / проплеванной / пивной // культуру / свою, / коллектив. /// Подымай, / братва, / по заводам гул, // до корней / дознайся с охотою: // кто дает на ремонт / и какую деньгу, // где / и как деньгу берегут // и как / деньгу расходуют. /// На зверей бескультурья — / охота. // Комсомол, / выступай походом! /// От водки, / от мата, / от грязных груд // себя / обчистим / в МЮД.

Новый год. 34. «Наше новогодие» («Известия», 1.01.1927), VII, 258: «Новый год!» / Для других это просто: // о стакан / стаканом бряк! // А для нас / новогодие — / подступ // к празднованию / Октября. /// Мы / лета / исчисляем снова — // не христовый считаем род. // Мы / не знаем «двадцать седьмого», // мы / десятый приветствуем год. /// Наших дней / значенью / и смыслу // подвести итоги пора. // Серых дней / обыдённые числа, // на десятый / стройтесь / парад! /// Скоро / всем / нам / счет / предъявят: // дни свои / ерундой не мельча, // кто / и как / в обыденной яви // воплотил / слова Ильича. /// Что в селе? / Навоз / и скрипучий воз? // Свод небесный / коркою вычерствел? // Есть ли там / уже / миллионы звезд, // расцветающие в электричестве? /// Не купая / в прошедшем взора, / не питаясь / зрелищем древним, // кто и нынче / послал ревизоров // по советским / Марьям Андревнам? /// Нам / коммуна / не словом крепка и люба // (сдашь без хлеба, / как ни крепися!). // У крестьян / уже / готовы хлеба // всем, / кто переписью переписан? /// Дайте крепкий стих / годочков этак на сто, // чтоб не таял стих, / как дым клубимый, // чтоб стихом таким / звенеть / и хвастать // перед временем, / перед республикой, / перед любимой. /// Пусть гремят / барабаны поступи // от земли / к голубому своду. // Занимайте дни эти — / подступы // к нашему десятому году! /// Парад / из края в край растянем. // Все, / в любой работе и чине, // рабочие и драмщики, / стихачи и крестьяне, // готовьтесь / к десятой годовщине! /// Все, что красит / и радует, / все — // и слова, / и восторг, / и погоду — // все / к десятому припасем, // к наступающему году.

P. S. Статья написана совместно с И. Ю. Подгаецкой. Ей принадлежат основная идея и ряд частных наблюдений, мне — сквозная проработка материала и окончательный текст. В сокращенном виде работа была доложена на юбилейной конференции 1993 года в Москве рядом с докладами на темы «Маяковский и Бердяев» и «Рисунки душевнобольных как средство проникновения в мир Маяковского». Мне давно хотелось показать, что так называемые плохие и так называемые хорошие стихотворения для филолога одинаковы и имеют право изучаться одинаковыми методами. Я всю жизнь собирался сделать детальный монографический анализ какого-нибудь стихотворения Н. Грибачева, но так и не собрался: не хватило филологического духа. Может быть, эта статья послужит заменой тому несостоявшемуся замыслу.

Вера Меркурьева

Текст дается по изданию: Гаспаров М. Л. Избранные труды. Т. IV. Лингвистика стиха. Анализы и интерпретации. М., 2012. С. 668–675 (впервые опубликовано в: Октябрь. 1989. № 5. С. 149–152).

Справка из антологии «Сто поэтесс серебряного века»

Вера Александровна Меркурьева (1876–1943). «Полуседая и полуслепая, Полунемая и полуглухая, Вид — полоумной или полусонной, Не говорит — мурлычет монотонно, Но — улыбается, в елее тая… // Ей весело цезуры сбросить пояс, Ей — вольного стиха по санкам полоз, Она легко рифмует плюс и полюс, Но все ее не, но, и без, и полу — Ненужная бесплодная бесполость». Так начинается и кончается стихотворный автопортрет Веры Александровны Меркурьевой: это 1918‐й, ей 42 года, она провинциалка из Владикавказа, одинокая, больная, только год, как перебралась в Москву. Своих стихов она не ценила, видела в них только вечную тему «мир велик, а я мал»; «однако с прибавлением: но я — мир», — убеждал ее Вячеслав Иванов.

В 1917–1920 годах она жила в Москве, с восхищенным несогласием слушала Иванова, дружила с Эренбургом, знакома была с Бердяевым, Гершензоном, Чулковым, Мандельштамом, Цветаевой. Можно сказать: если вычесть из Цветаевой ее пафос самоутверждения, представить программными ее стихами «Пройти, чтоб не оставить тени…», то в остатке получится поэзия Веры Меркурьевой. За всю жизнь она напечатала лишь десятка полтора стихотворений — в московском «Весеннем салоне поэтов» (1918) и во владикавказском альманахе «Золотая зурна» (1926). Во Владикавказ она вернулась в 1920 году, зарабатывала уроками, голодала и холодала; в 1932‐м опять переселилась в Москву, переводила («Избранные стихотворения» Шелли, 1937, сурово осужденные за буквализм); жить ей помогали поэт-переводчик А. С. Кочетков с женой; с ними она