* * *

Кэрол Бернетт, одна из величайших знатоков комедии всех времен, очень любит старый афоризм: «Комедия – это трагедия плюс время». Как и Вуди Аллен, который использовал его в своем фильме 1989 года «Преступления и проступки», где Алан Алда, играющий самодовольного телепродюсера, говорит: «В ту ночь, когда убили Линкольна, вы не могли бы шутить, вы не могли бы превратить это событие в фарс… Сейчас, когда прошло время, – пожалуйста, шутите».

Темп занимает в комедии центральное место. Как доказали миллионам поклонников Джек Бенни и Виктор Борге, удачность шутки во многом зависит от удачного момента. Они разработали концепцию «увеличенных пауз», которые иногда называют «беременными паузами», когда оттягивание шутки становится даже смешнее, чем сама шутка.

Паузы важны не только потому, что нагнетают напряжение, но потому что дают слушателю больше времени для обработки информации[163]. Выбор момента для того, чтобы пошутить, отличается от предсознательных реакций, таких как удар по мячу, но имеет с ними кое-какие общие элементы. Слишком рано – в лучшем случае скользящий удар. Слишком поздно – и возможность упущена. Но стоит выбрать верный момент – и шутка выходит непринужденной и сильной, просто безукоризненной.

Когда профессиональный комик в ударе, он или она создает новое измерение, в котором время деформировано. Величайшие комики виртуозно умеют откладывать. Они способны заставить нас прочувствовать «беременную паузу» с той же остротой, с какой автогонщик проходит поворот на огромной скорости. Время растягивается.

Джон Стюарт, ведущий программы The Daily Show, мастер долгих пауз. Он показывает видеосюжет: общественный деятель сморозил глупость. И посмотрите, что Стюарт делает дальше: ничего. Он ждет, и ждет, и ждет, иногда пять, иногда десять секунд. И наконец, когда напряжение достигает максимума и эти секунды выжаты до конца, он чувствует, что пора разрядить напряжение, и произносит заготовленную фразу.

29 марта 2011 года Стюарт показал видеоролик, в котором бывший губернатор Аляски Сара Пэйлин прокомментировала ограниченное использование американской военной силы в Ливии. Революция шагала по всему Ближнему Востоку от Туниса до Египта и достигла наконец Ливии. Пэйлин была настроена скептически по отношению к действиям президента Обамы. «Я не слышала, – сказала она, – чтобы президент заявлял, что мы находимся в состоянии войны. Вот почему я тоже не знаю – нам использовать термин „интервенция“ или говорить „война“, или „перебралка“? Что там происходит?»

Посмотрев этот сюжет, мы сразу понимаем, что целью насмешек Стюарта будет несуществующее слово «перебралка», проскользнувшее в речи Пэйлин.

Но мы не смеемся над видеоклипом сразу. Как и он. Он мог пошутить сразу же или просто повторить слово («Перебралка?»), и аудитория бы рассмеялась от всего сердца. Однако Стюарт ничего не говорит. Он медлит. Четыре секунды он смотрит вперед, склонив голову вправо, с недоверчивым видом хлопает глазами в камеру, не смеется и ничего не говорит. Затем, по-прежнему наклонив голову, начинает возиться с карандашом. Проходят еще четыре секунды. Поворачивает голову влево и снова смотрит вдаль. Еще четыре секунды. По-прежнему ни слова, ни тени улыбки.

Затем он поднимает бровь, изображает скепсис, подавляет смешок и на мгновение опускает глаза. Вот он, похоже, готов. Но все же нет. Пауза становится мучительной. Нам кажется, что пора бы, наконец, уже заговорить. И в самом деле Стюарт поднимает палец, готовый к своей реплике. Но вместо того, чтобы пошутить, просто поднимает палец еще выше и целую секунду просто молча держит.

Теперь отсрочка уже кажется болезненной. Мы не можем больше терпеть. Нам страшно хочется смеяться. («Перебралка»! Она сказала: «Перебралка»! Ну скажи же что-нибудь!) Но даже после этого Стюарт ждет еще четыре секунды. В последний момент он, кажется, как будто собирается заговорить, но вместо этого поднимает палец еще раз, еще выше, чем прежде, вытягивая из тишины заключительную драматическую секунду, прежде чем наконец опустить палец и – через целых двадцать секунд после того, как Сара Пэйлин произнесла это слово, – сказать самому всего два слова: «Отлично сказано!» Толпа взрывается хохотом. Впоследствии, если бы нас попросили с помощью секундомера засечь время, за которое Стюарт все это проделал, мы бы уверенно заявили, что он тянул еще дольше, чем на самом деле.

Наконец, чтобы добить аудиторию, Стюарт ждет еще две полных секунды и добавляет: «„Перебралка“, значит? Ну это либо какой-то мудреный внешнеполитический термин, либо то, что бывает, когда двое пьяных ссорятся». К этому времени уже не имеет значения, слышат его зрители или нет. Им все равно, что он говорит. Уже даже не важно, смешно это или нет. Мы смеемся не потому, что представили себе комичную ссору. Нам смешно до слез не от того, что сказал Стюарт, а от того, сколько он ждал, прежде чем сказать это.

Если бы Стюарт просто показал клип и пошутил, вышло бы забавно. Но с помощью пауз, растягивая момент, откладывая шутку, нагнетая напряжение, он в конце концов добился взрыва облегченного хохота. Если бы он сразу приступил к ссорящимся «перебравшим», вышел бы фол. Но стоило подождать двадцать секунд, и шутка угодила точно в ворота.

* * *

Уокер Кларк – этакий человек эпохи Возрождения: актер, преподаватель, тренер, писатель и философ-любитель. Он вырос на севере Нью-Йорка, был искусным хоккеистом и прыгал с шестом. После окончания университета Дьюка Кларк изучал драму, работал в сфере финансов, а затем переехал в Голливуд, где много снимался на телевидении. За первые несколько секунд нашего знакомства на его лице сменилось несколько искренних эмоций: удовольствие, серьезность, озабоченность, потом снова удовольствие. Во плоти он так же притягателен, как на телевидении, где вы, возможно, видели его в «Веронике Марс», «Правосудии» или «Скорой помощи».

Кларк одержим паникой. В школе его тренеры думали, что ему прямая дорога в олимпийскую хоккейную команду США. Он играл с невероятной легкостью; казалось, его просто подхватывало «потоком» каждый раз, стоило ему оказаться на льду[164]. Но потом, почти в одночасье, он начал паниковать и задыхаться[165]. Как он сам объяснил: «Многие годы я играл в хоккей и ни о чем не думал. Я просто развлекался. Но потом меня заставили анализировать свою игру, чтобы я играл еще лучше. Я начал думать. И мысли о хоккее заставили меня паниковать, беспокоиться о том, что я могу делать неправильно. Как только это началось, все было кончено».

То же самое произошло с прыжками с шестом. Он числился одним из первых в штате Нью-Йорк, шестнадцать футов на тренировках были для него обычным делом. Но из-за напряжения на соревнованиях Кларк часто «не брал высоту» – проваливал все три попытки на самой низкой отметке. Как он объяснил: «Я начинал паниковать сразу, как касался шеста. Все что угодно могло меня довести: мысль о полете, даже ветер. Я постоянно задыхался». И по сей день он ужасно боится высоты.

К счастью, со сценой все вышло иначе. Там Кларк тоже паниковал, но понял, как бороться с этим. Он учился на неудачах, победах, анализируя и наблюдая. Присоединился к группе нью-йоркских актеров, которые собирались вместе каждый понедельник, чтобы работать над своими навыками. Идея заключалась в том, чтобы каждую неделю семинар вел новый человек, но довольно быстро все согласились, что Кларк должен вести все занятия.